— А почему, когда я отправил на тот свет Отто фон Шлёсса, ударив его в сердце заточкой, умер и молодой Отто, тот из 39 года, правда, от сердечного приступа? — спросил Борзяк.
— А ведь он не был больным человекам, наоборот, напротив, был молодым мужчиной, спортсменом, — поддержал Василия Антон Зубарев.
— Не знаю! — профессор протер стекла очков. — Давайте заниматься спасением Воронцова.
— Перемещение назначено на завтра! — закрыл дебаты Бородин. — Место проведения перемещения то же — ЦПКиО. Нескучный сад. Я уверен, всё пройдет успешно. Пойдём я и Борзяк. Ничего, кроме оружия брать с собой не будем. Оденемся в гражданское.
— А зачем оружие брать? — заинтересовался Борзяк. — Если стрелять в тогдашних мусоров всё равно не будем.
— Для уверенности, — ответил Бородин, заканчивая разговор.
Давайте сделаем так, — предложил Зубарев, — заночуем все здесь, у профессора. Утром я двину к Язёву. Полковник, думаю, распорядится не мешать нам. Но мне придется посвятить его в смысл происходящего, тем более, что после смерти Вахтанга, именно он будет, скорее всего, курировать исследования профессора.
— Не знаю, не знаю, — засомневался Бородин. — Впрочем, попробуй, чем чёрт не шутит. Может что-то у тебя, Антон, и получится. А сейчас пора спать, завтра будет трудный день. Профессор и Таня спят в одной комнате, Антон и Василий — в другой. А я, так и быть, на полу в кухне кемарить буду.
Борзяк не спал. Лежа на полу в комнате, где им с Антоном постелила Татьяна, Василий смотрел в темный потолок и размышлял. Тридцати еще нет, а нагородил уже, на десять жизней хватит и, в основном, грабил да убивал, убивал да грабил, да еще у немца в шестерках ходил. Чёрствый стал, как сухарь. С детства никого не любил и его никто не любил. Толком не улыбался в жизни ни разу. А с чего улыбаться-то было? Нечего и вспомнить! А вообще, что можно вспомнить из его жизни? Как пацаном Таню, дочку профессорскую, в приюте от таких же, как он, сирот, защищал? Или, как Тоню, повариху из партизанского отряда, не уберёг? Он вспомнил Тонину виноватую улыбку, взгляд, который она бросила на него, Василия, когда умирала от фашистской пули на снегу в подмосковном лесочке. Сколько любви и жалости было в этом последним девичьем взгляде. Не к себе, уходящей, а к нему, остающемуся жить мерзавцу. Василия передёрнуло, раньше он ни на что не обращал внимания, живя одним сегодняшним днём, не вспоминая прошлое, не задумываясь о будущем. Теперь встретив, вновь обретя Таню, человека, который в нём нуждался, он стал мыслить по-другому. Изменился, сам, того не желая.
Поздно, Вася, поздно! Как ты объяснишь ей, что делал всё это время? Как она воспримет твоё истинное лицо, если тебе самому на себя смотреть теперь страшно? Была раньше мысль, использовать профессорское изобретение, да махнуть в лихие девяностые, в Россию, в Москву! Там он быстро бы своим стал, Одной рукой на курок жми, другой — деньги пересчитывай. Сколотил бы банду из таких же отморозков, да начал бы небо коптить. Тамошняя жизнь, как раз для него. Очень подошла бы. Раньше так думалось, а вот теперь сомневаться Василий начал. Надоело по колено в крови ходить, что он, упырь, что ли?
— Не спишь? — Борзяк слегка толкнул Антона в бок.
— Не сплю, — откликнулся Зубарев, — Я теперь редко сплю, только, если совсем вымотаюсь.
— Ты меня прости, Антон, — Борзяк мучительно подбирал слова.
Антон молчал, занятый своими мыслями.
— Я кристаллы у тебя из стола брал, домой к тебе заходил, когда ты в нарядах был, я…., — Борзяк так и не смог сказать Антону, что он, Василий, сотворил с Алёной.
Антон ничего не говорил, он отвернулся к стенке и забылся неровным тревожным сном. Борзяк поднялся с жиденького ватного одеяла, сел на подоконник и, приоткрыв форточку, закурил. Дверь в комнату неслышно приоткрылась. На пороге стояла Татьяна. В неясном лунном свете тонкая фигурка девушки в белом платье была нечётка и размыта. Борзяк соскочил с подоконника. Татьяна приложила палец к губам.
— Ты, почему не спишь, Тань? — Василий на цыпочках, стараясь не разбудить Зубарева, пробрался к выходу из комнаты.
— Я к тебе, Вася, — Таня осторожно взяла Борзяка за руку, — Все спят, пойдём на улицу. Ночь дивная, сирень расцвела, аромат чудесный.
— Подожди, оденусь, — Борзяк схватил в охапку форму и сапоги.
Татьяна ждала его в коридоре. Девушка накинула на плечи лёгкую шаль. Василий облачился в китель и галифе, натянул сапоги. В коридоре было темно, а зажигать свет они не решились, боясь разбудить усталых, измученных тяжёлым днём людей. Татьяна тихонько открыла дверь, и они оказались на лестничной площадке.
— Давай спустимся вниз, в скверик, — предложила Татьяна.
Они вышли из подъезда и, перейдя асфальтовую дорожку, оказались в маленьком сквере. Тускло светили фонари, они выбрали скамейку под большим раскидистым кустом сирени. Татьяна сняла с головы Борзяка фуражку и погладила жёсткие коротко стриженые волосы.
— Ты всё тот же Васёк, как тогда, в приюте, — Татьяна тихонько рассмеялась, — Помнишь, как защищал меня, подкармливал, когда ребята еду отнимали?
— Помню, — Борзяк взял в свои руки тонкую руку девушки, — Я думал, что ты умерла, я чуть с ума тогда не сошёл, а потом из детдома утёк.
— Я и сама думала, что умерла — Таня прижалась к Борзяку, — Я всё это время тебя помнила. У меня, отец и ты, больше никого не осталось, мама умерла. Вот, как получилось, Васёк. Я ведь, как голос твой услышала, как тебя увидела, сразу поняла, что это ты. Сразу тебя узнала. Я, Василёк сразу и отца, и тебя нашла, и в Москву из-под Тулы перебралась. Я не верю, Вася, что мне сразу столько счастья выпало.
— Я, Таня, тебе всё объяснить, рассказать должен, — Борзяк старательно избегал блатных слов в разговоре с девушкой, — Я, Таня, не тот, кто тебе нужен. Я, ведь, бандит, убийца, да ещё, для полноты картины, предателем заделался. На мне пробы ставить негде. Я, Танюха, настоящим зверюгой стал, сам себя боюсь.
— Это всё в прошлом, Василёк, — Татьяна улыбнулась, — Всё изменится, милый. Болел ты, Вася, долго, а я тебя вылечу, верь мне!
Борзяк в сомнении покачал головой, но не успел ничего ответить. В ночной тишине раздался ровный звук мотора подъезжающего автомобиля. Но вот мотор смолк, раздался щелчок открываемой дверцы машины. Василий напрягся, всем своим звериным нутром почуяв недоброе. Он взглянул на часы, два ночи! Самое время. Сколько раз он сам, вот так вот приезжал арестовывать людей в ночной час.
«Посиди, подожди меня здесь» — прошептал Василий Тане, растворяясь в ночной тьме.
Осторожно ступая, Борзяк пробрался к входу в скверик и выглянул из-за кустов. Площадка перед подъездом профессора была, как на ладони. Предчувствие не обмануло Василия. Рядом с домом застыли «чёрный воронок» и эмка, судя по номеру, одного из офицеров Явлоева. А вот и сам Амир, как всегда, в идеально отутюженной форме, и начищенных до блеска хромовых сапогах. Подполковник МГБ Явлоев открыл тонкую кожаную папку и вручил старшему из четверых окружавших его офицеров какую-то бумагу.
