Антон похолодел. До семьи добрались, гады! А что, если его посадят? Жену с крохотной дочкой сразу же вышвырнут на улицу из служебной квартиры. Родственников у них нет. Приютить их некому. Корку хлеба попросить, и то не у кого. А что, если его расстреляют за халатное отношение к служебным обязанностям в военное время? А что? Побег заключенного из-под стражи — раз, утеря личного оружия и служебной документации — два. А тут еще вскрылась правда о его покойном отце. И как они все узнали? А что, если его семью заклеймят позорным «ЧСИР» — член семьи изменника Родины? Тогда жена и дочурка окажутся осужденными и сосланными в лагеря. Есть специальные лагеря для ЧСИР, по долгу службы он знал об этом. Смертность в них еще выше, чем в обычных. Маленькие дети умирают от скудного питания и скотских условий. Там, как милость воспринимается решение администрации об изъятии ребенка у матери и отправка его в специальный детский дом, где условия содержания и питание лучше.
— Я вам заявляю официально, товарищ майор, мои показания будут правдивыми и точными. Я, честное слово, не подозревал, что Дадуа является изменником Родины и врагом народа. Я старательно выполнял все его указания, охранял его, участвовал в его экспериментах. Официально заявляю вам, что Дадуа во время проведения научных исследований на предмет перемещения из настоящего времени в прошлое спровоцировал смерть капитана милиции Копылова и сержанта отдельного полка МГБ, дислоцированного в Свердловской области. Фамилию сержанта я не знаю. Но можно узнать у командира этого полка майора Скворцова. Я не знаю, где сейчас этот полк и кто им сейчас командует. Прошло более полугода. Но Вы можете все проверить, я говорю правду, — Антон вытер пот со лба и торопливо продолжил. — Кроме того, я заявляю, что два члена кулацкой банды, проникшие в наше время из двадцатых годов, и, убившие наших советских военнослужащих, так и не были найдены. Двоих бандитов чекисты застрелили, а двое других бесследно исчезли в районе оцепления, которое, к слову сказать, тоже выставлял Дадуа. А после Скворцов приказал своим людям осмотреть в деревне все дома, погреба, чердаки. Ребята даже в выгребные ямы заглядывали — все впустую, как в воду канули.
Майор смотрел на Зубарева, как на умалишенного. Смесь удивления и брезгливости читалась на его лице. Он достал из пачки «Казбека» очередную папиросу и. прикурив, усмехнулся.
«Не верит! Не верит мне! Ни единому слову не верит, гад!» — подумал Антон и чуть не заплакал от бессилия и злобы.
— У вас, Зубарев, с головой не все ладно. Контузило вас, видно, здорово. А впрочем, может быть, тебе, щенок, пошутить охота пришла? — следователь начал подниматься из-за стола.
— Нет! Нет! Какие шутки? Я правду говорю! И Дадуа и хорек этот ученый, профессор Линке, ночью обсуждали все происшедшее. И Иван Фридрихович, ну, Линке, говорил что-то о пластах времени, которые из-за падения метеорита начали самопроизвольно меняться. Из-за этого, человек, скажем, из нашего времени может легко попасть в прошлое, а из прошлого кто-нибудь, глядишь, и к нам помимо своей воли заявиться может. А еще, старый хрыч, профессор этот, влез в воронку от метеорита и давай там какими-то своими приборами учеными чего-то там замерять. Он этих приборов с собой целый ящик набрал. Мы с Вахтангом, то есть Дадуа, этот ящик за ним, как носильщики таскали. А Линке этот в воронку нырнул и давай нас всех по очереди капать заставлять. И я копал, и Вахтанг, и Андрей Копылов, которого потом убили, все по очереди копали, как заведенные. А Линке в грунте какие-то блестящие шарики выискивал и пинцетиком аккуратно в банку собирал, а потом банку в какой-то ящик металлический запрятал. А потом Дадуа с профессором ночью все обсуждали, что да как. Профессор еще все про какие-то поля твердил и сказал, что, если над этим делом как следует попотеть, то и управлять этими всякими изменениями можно будет. Но, мол, это процесс долгий и требует серьезных научных исследований, а также средств и оборудования, какого именно, он укажет. Вот я всё честно вам рассказал, товарищ майор. Я молчал до сих пор про это, мне Дадуа молчать велел, а Дадуа — личный друг Лаврентия Павловича был. И все этого Дадуа уважали и боялись. Откуда нам было знать, что он враг народа? А вообще, товарищ следователь, хочу вам доложить, что Дадуа этот вечно какой-то чертовщиной занимался. А профессор этот, Ленке Иван Фридрихович, по национальности немец, фашист значит. Его бы тоже надо к стенке прислонить.
— А как случилось так, что из помощников Дадуа, такого влиятельного человека, тебя перевели за швалью уголовной присматривать? — майор брезгливо поморщился.
— Кадровый голод виноват! Сотрудников не хватает, сами знаете. В первые месяцы войны, вон, сколько наших полегло, — Антон вздохнул. — Ну, меня попросили разок в командировку съездить, сопроводить, так сказать, контингент на фронт. А после командировки обещали на старое место вернуть. А что, мне у Дадуа хорошо жилось. Служба спокойная, знай у Вахтанга на подхвате будь. А я старался, выполнял все, инициативу проявлял. А на фронт съездить, так и так надо было. Не мог же я всю войну в тылу отсиживаться. Пусть бы в личном деле запись была бы, что я на фронт тоже. как и все выезжал, важное правительственное задание выполнял. Глядишь, награду бы боевую получил бы. А вон как все вышло….
Антону уже было абсолютно все равно. Он понял, что все его усилия тщетны. Майору на него, бывшего старшего лейтенанта Зубарева, плевать с высокой колокольни. Сейчас следователь уйдет, Антона подлечат, а через недельку, другую, поставив на ноги, и, допросив в последний раз с пристрастием, расстреляют где-нибудь в подвале. Потом приедет труповозка, труп Антона в числе многих других тел, погрузят и увезут хоронить в какую-нибудь огромную вонючую яму, которая в официальных гэбешных отчетах именуется местом общего захоронения осужденных за бандитизм и шпионаж. Жена и дочка никогда ничего не узнают о нем. Будут тщетно надеяться и ждать. А потом, разом лишившись жилья и сытного пайка, будут влачить жалкое существование. Эх, зря решил он пойти на эту службу, был бы простым советским служащим или работягой, глядишь, и кое-как прожил бы. Правда, сейчас сидел бы рядовым в каком-нибудь окопе или, вообще, сложил бы уже голову на поле брани. В общем, куда ни кинь, везде — клин.
Майор же, положив ногу на ногу, сидел на табурете и с интересом смотрел на убитого горем Антона.
«Радуется, майор. Расколол меня до пупа. Все выведал. Теперь и расстрелять можно», — думал Зубарев. Его вдруг захлестнула дикая злоба. Он закрыл глаза, пытаясь заставить себя молчать, но злость душила его, не давая дышать.
— Как дела, старлей? Чего замолчал? — майор издевался уже открыто. Разговор по существу был закончен, и он просто изводил Антона, получая своё садистское удовольствие.
И Антон не сдержался.
— Хорошо дела! Сука, ты тыловая! Сидите здесь в тепле, в сытости, людям жилы на кулак мотаете. Где были, что делали, врагов народа ищите. Да главные враги у народа — это вы! Как воевать — вас нет! А ты в атаку ходил? А ты танк немецкий хоть раз видел? А ты знаешь, как народ, да хоть взять тех же зэков вчерашних, на фронте упирается? Сколько гибнут, а, сколько еще погибнут! А вы жируете на своих пайках, — Антон вдруг подумал, что почти слово в слово повторяет монолог пьяного эпилептика, капитана Седых, которого они вместе с рядовым Бородиным, сбив с ног, вязали по рукам и ногам во время службы Антона под Киевом. — Да ты хоть одного живого немца-то видал, а, майор?
