— Видал, видал, Антон и не одного, а многих видал, — следователь приблизился почти вплотную к Антону, который после своей гневной речи лежал без сил. — Я, Антон, и сам немец. Я — майор, но не советской, а немецкой армии. А ты теперь — мой помощник, добровольный помощник, заметь, всё, что ты мне рассказал, было сказано тобой добровольно и без понуждения.
Антон широко открыл глаза, теперь он смотрел перед собой и не видел лица собеседника, огни какого-то бесовского пламени плясали перед глазами Зубарева.
— Как так? — только и вымолвил больной.
— Да вот так! Маскарад это все! — немец подбросил в руках чекистскую фуражку. — Это немецкий госпиталь. Рядом с лазаретом хозяйственная постройка, которую специально для тебя оборудовали в отдельную палату. Лечили тебя, кстати, по-настоящему и выхаживали кропотливо, никаких лекарств не жалели. Немецкий врач не понимает по-русски, поэтому молчал, как рыба. Я — профессиональный разведчик, свободно говорю на русском, английском, французском, испанском языках. А что ты хочешь? Я получил прекрасное образование, моя бабушка, к тому же, была из России.
— А как я здесь оказался? Я помню бомбежку поезда, дальше — провал.
— А дальше на сцене появился твой покорный слуга. Ты, Антон, плох был очень. А я тебя привез в госпиталь, обеспечил палату, обстановку соответствующую, — немец ткнул в портрет Сталина, приколотый к стене. — Врача приставил, лекарствами редкими обеспечил. А уход? Ты в своей советской больнице сдох бы давно, а у меня — на ноги скоро встанешь. Нужен ты мне, Антон.
— А откуда вы про отца и мать все узнали? Я ведь этого вам не рассказывал, — Антон все не мог поверить в происходящее, разум отказывался понимать, что все это происходит наяву и с ним.
— Бредил ты, Антон. Ты, ведь, больше месяца меду жизнью и смертью болтался. За это время ты много чего наговорил. Я приказал своему помощнику, Курту, записывать твой бред. Курт — фольскдойч, перемещенный немец, русский знает отлично. Он и сиделкой у тебя был, выхаживал тебя, записывал твои мысли сокровенные. Я же на досуге весь твой бред разложил по полочкам, систематизировал. Но это были лишь наметки, обрывочные сведения, по которым нельзя составить четкую картинку, зато на эти обрывки можно опираться, допрашивая человека. Я допросил тебя. Припугнул, как следует, выяснив твои болевые точки. Ты очень боишься за жену и дочку. Причем своих, гэбешных товарищей ты боишься даже больше, чем нас, немцев. Ты зря пошел на эту службу, Антон, тебя легко можно расколоть. Я сразу просчитал линию твоего поведения. Устроил этот маскарад с переодеванием и допросом, а ты сразу и вывалил всё, что знал. Чекист из тебя дерьмовый и, если бы не твои сведения о научных разработках некоего профессора и твоего шефа, как его?
— Дадуа, Вахтанга Дадуа, — еле слышно выговорил Зубарев.
— Да, Вахтанга Дадуа! Если бы ты не догадался рассказать мне об этих исследованиях, я бы тебя, скорее всего бы, расстрелял бы прямо сейчас. А так, твоя болтливость спасла тебе жизнь. Я сделаю так, что ты вернешься в Москву. А уж ты постарайся попасть обратно на службу к своему благодетелю.
— Так Дадуа не арестован вовсе? — Антон все еще не понимающе смотрел на Отто фон Шлёсса.
— Про арест Дадуа я сказал тебе, естественно, неправду. Я и про Дадуа-то только от тебя узнал. Я правильно рассчитал, услышав, что твой шеф оказался врагом народа, ты тут же принялся выбалтывать то, что знал, по ходу дела, пытаясь облить Дадуа грязью, а себя, естественно, обелить. Ты — трус, Антон.
— Я боялся не за себя, а за своих близких.
— Это неважно, мой друг, ты струсил. И значит, с тобой можно иметь дело. Когда ты будешь мне нужен, я, или мои люди дадут тебе знать об этом. И ты скажешь мне, то, что будет интересовать меня на тот момент, когда в тебе возникнет потребность. Из таких людей, как ты, получаются отличные информаторы.
Антон испытывал острую жалость к себе. Так глупо попался, и с другой стороны, какой у него, Антона, есть еще выход? Можно, конечно, послать этого немца, плюнуть ему в лицо и сдохнуть героем. Но что это даст? А можно попытаться обмануть судьбу, сейчас для вида согласиться на сотрудничество, а потом, может быть, и не понадобится ничего делать?
Немец молча смотрел на Антона и, казалось, читал его мысли.
— Да, Антон, — фон Шлёсс сделал вид, что забыл спросить о главном. — А ты, сможешь по возвращении в столицу попасть на прежнее место службы и быть рядом с этими исследователями времени?
— Конечно, это совершенно точно. Дадуа ценит меня. А потом, у Вахтанга железное правило — чем меньше людей знают о его занятиях, те лучше. Если я вернусь, то непременно окажусь в помощниках у Вахтанга и этого профессора, — Антон старался убедить немца в своих словах, приводя все новые и новые доказательства своей незаменимости.
— Хватит! — немец поднял руку. — Запомни, Антон, я не очень тебе верю. Может быть, ты сейчас врешь, убеждая меня, что будешь рядом с этими исследованиями. Но другого агента сейчас я туда послать не могу. А посему, делаю ставку на тебя. Старайся, оправдай мое доверие и все будет «шито-крыто». Ведь так говорят русские?
— Я только вот не могу понять, как я окажусь в Москве? Даже, если я каким-то образом и доберусь до своих, меня же сразу расстреляют! Что я буду говорить, попав к особистам? Туда направляют всех пришедших с оккупированной врагом территории. Если любой военнослужащий, хоть несколько часов проведший в окружении, выходит к своим, то он является для особого отдела потенциальным немецким агентом. А я валялся тут, у вас в госпитале, вылечился и пришел. Здрасте! Вот он я! — Антон выжидательно посмотрел на фашиста.
— Не считай нас идиотами, Антон. Я продумал операцию и несу ответственность за ее исполнение перед своим командованием. Сейчас я познакомлю вас с вашим напарником. Вы будете работать вместе, — немец открыл дверь палаты. — Василий, зайдите! Наш друг Антон пришел в себя и готов встретиться с вами.
В палату пружинистой уверенной походкой вошел Борзяк и без приглашения уселся на табурет рядом с койкой Антона.
— Со свиданьицем, гражданин начальник. Вон как дело-то вышло! Все нам по ушам ездили, перевоспитывать нас, блатарей, порывались. А сами-то — хоп! — Борзяк, хлопнув в ладоши, заржал. — И на немцев работать согласились. Теперь вместе будем Великой Германии служить.
Антон во все глаза смотрел на уголовника.
— Да ведь это — Василий Борзяк, уголовник. Это он ефрейтора Мигуна убил, а потом из эшелона подорвал. Вот, значит, где он всплыл. Я не буду с ним работать, он все испортит.
— Это ты всплыл, говно легавое! — осерчал Борзяк. — А я, между прочим, хоть и уголовник, а не красный офицер, шухер тут навел изрядный.
— Прекратите, Борзяк, — фон Шлёсс одним рывком усадил бросившегося к Антону уголовника обратно на табурет. — Теперь и вы, и Антон должны держаться вместе. Запомните, вы — единое целое. А вы, Зубарев, знайте, что Василия Борзяка больше нет. Умер он, погиб в разбомбленном немецкой авиацией эшелоне. А перед вами, Антон, стоит ефрейтор Мигун. Так и запомните! Свидетелей, могущих опровергнуть эту информацию, попросту нет. Все погибли! Делать запросы по разным инстанциям тоже никто не будет, время не то, поверят вам на слово. Тем более, настоящий Мигун, судя по документам, был круглым сиротой.
