«Нет, эти русские положительно знают толк и в выпивке и в закуске. Первач, который делает хозяйка, чист, как слеза младенца. Разве фабричная водка или бездушный немецкий шнапс сравнятся с этим эликсиром жизни?» — Отто фон Шлёсс опять взялся за графинчик, но, подумав, поставил его обратно на стол — сейчас майору Абвера нужна трезвая голова.
Как все, однако, замечательно выходит. Русские громят комендатуру, убивают этого жирдяя Кнопфа, который настрочил на него, Отто, донос. Проклятый лавочник жаловался, что он, майор Абвера, занимается какими-то своими делами, играет в шпионские игры, спасает от расстрела каких-то русских. Заставляет немецких солдат напрасно рисковать своими жизнями. Хорошо, что офицер, к которому на стол попала эта писанина оказался старинным другом отца Отто фон Шлёсса и, который знал маленького Отто с пеленок. В свете последних неудач немецких войск под Москвой, этот донос мог стоить майору карьеры. Однако, добрый друг семьи спустил дело на тормозах, обвинив самого жалобщика в нерадивом отношении к службе.
«Теперь пришло время моего триумфа», — подумал фон Шлёсс. — «Уничтожение партизанского отряда Стожкова — это прекрасная возможность стяжать лавры, возможность показать в лучшем свете плоды своей разведдеятельности, а также блеснуть тактическими навыками! Решено! Командовать группой уничтожения партизан будет лично он, майор Отто фон Шлёсс! Он покажет этим русским колхозникам, что значит германская мощь. Не беда, что отряд партизан почти обескровлен, не беда, что мал по численности. При умелой подаче информации можно превратить горстку русских патриотов в громадное партизанское соединение. Хорошо, что друг у Отто служит военным корреспондентом. Он-то и обеспечит необходимую шумиху и превратит рядовой бой в громкую победу».
В том, что русских удастся победить малой кровью, фон Шлёсс не сомневался.
Тем временем, Борзяк, сопровождаемый Куртом, добрался до добротного дома деревенского старосты Ивана Фокича Конюкова. При приближении людей заливисто залаяла собака. Натягивая цепь, псина пыталась преградить дорогу ночным гостям, будто чувствуя, что они несут зло в дом, который она честно охраняет. На лай собаки вышел сам хозяин, крепкий пожилой мужчина. Накинув полушубок прямо на исподнее, он молча глядел на людей в форме.
— Господин староста! Мы бы хотели с вами поговорить, начал было Курт, но Борзяк, оттолкнув его, бросился на Конюкова.
В темноте сверкнула сталь ножа. Удар пришелся старосте прямо в сердце. Конюков рухнул прямо на пороге. Провернув несколько раз лезвие, Борзяк осторожно, потихоньку, извлек нож из раны и тщательно обтёр его о полушубок уже мертвого старосты. После этого, сделав Курту знак оставаться на месте, Василий прошмыгнул в избу. На лавке, возле печи сидела, трясясь от страха, жена старосты, тщедушная старушонка. Она уже поняла, что случилось, и, молча дожидалась своей участи.
— Вставай, — прошипел Борзяк. — Надень что-нибудь тёплое и открывай подпол.
Женщина молча повиновалась.
— Лезь внутрь, бабка.
Кряхтя и всхлипывая, старостиха спустилась вниз.
— Орать будешь, вернусь и убью, — Борзяк захлопнул крышку и сдвинул на неё тяжеленный обеденный стол.
Подойдя к двери, ведущей на улицу, Борзяк кликнул помощника фон Шлёсса. Вдвоем они затащили тело старосты в избу. Засветив лампу, Василий собрал кое-какие съестные припасы и сложил их в найденную в сенях торбу.
— Ну, что, Курт, давай прощаться, может и свидимся когда, — Василий подмигнул немцу. — Ты меня только за КПП возле околицы выведи, а то я по-немецки ни в зуб ногой, еще ваши прицепятся.
Курт молча выполнил просьбу русского со странным звериным взглядом. Выведя Борзяка к околице, немец долго смотрел ему в след. Вышедшая луна ярко освещала быстро удаляющуюся фигуру.
Вернувшись в отряд, Василий сразу явился к Стожкову и доложил о ликвидации предателя. Потом, получив благодарность от командования, отправился на кухню. Повариха Тоня уже встала и готовилась греть завтрак.
— На! — Борзяк грохнул на пол землянки увесистый мешок. — Раздай-ка детям и раненным старостовы харчи. Да и себя не обдели. Там шоколад немецкий есть, побалуйся.
Он властно притянул девушку к себе и, стащив с головы платок, утопил горящее лицо в ее густых каштановых волосах. Тоня не отстранилась, наоборот, жадно прильнув к Василию, нашла его губы. Так жарко Борзяка еще никто не целовал. Потом Василий понёс Тоню на топчан. Задернув за собой занавеску, они ринулись в объятья друг друга. Нагие, они не могли оторваться друг от друга. Борзяк тяжело дышал, Тоня и плакала и улыбалась, закрывая глаза. Василий гладил Тоню по волосам, накручивая длинные пряди на пальцы, а девушка ласкала его трогательно и нежно. Не так, как это делали шлюхи и продажные девки, с которыми, в основном, имел дело уголовник Шалый.
Тоня грустно смотрела в глаза Борзяку, а Василий встал и, накинув бушлат прямо на голое тело, вышел на улицу. Подвесив над костром чайник, он вскипятил воду и заварил мелко нарубленные хвойные иголки, которые были у партизан вместо чая. Потом он принёс отвар в землянку и долго смотрел, как Тоня, закрыв глаза, смакует это горькое питьё и заедает его маленьким кусочком немецкого шоколада. Они смотрели друг на друга и не заметили, как в землянку вошел Нефёдов. Потоптавшись у входа, увидев задернутую занавеску у топчана, и брошенные рядом вещи, тот потихоньку вышел и отправился восвояси.
«Пусть их …, — подумал он. — Идет война и каждый час может стать последним».
Через два дня обоз Василия был готов к отправке. Впрочем, обоз — это было слишком громко сказано. Три телеги, заряженные плюгавыми лошаденками. Вот и весь транспорт. На телегах разместились раненные и дети. Антон уже мог немного ходить, но врач отряда, белый как лунь, старичок, запретил Зубареву вставать.
Борзяк пересчитал своих подопечных по головам. Набралось двадцать три человека. Один тяжело раненный, парень лет семнадцати, медленно умирал. Он не стонал, а лишь тяжело дышал и, несмотря на холодную погоду, обильно потел.
«Почти труп, а целую подводу занял, — зло подумал Борзяк. — Бабы вон с ребятишками, старики. Как я их доведу? А довести надо, иначе самого к стенке поставят».
— Мигун, как настрой? — окликнул его командир отряда.
— Да так себе, товарищ командир, — Василий угрюмо посмотрел на Стожкова. — Лошаденки хилые, народ слабенький. Бабы, старики, детишки. Провианта — кот наплакал, а добираться несколько дней. Не знаю, дойдем ли?
— Ты маршрут хорошо уяснил? — пропуская мимо ушей стенания Борзяка, спросил Сергей.
— Так точно.
— Тогда с Богом! — Стожков хлопнул Борзяка по плечу. — Трогайтесь, мы связывались с командованием, на месте вас будут ждать.
— А вы, что же? — выдавил из себя Борзяк, пряча глаза.
— Мы чуть позже ударим, выманим фрицев на себя, — отозвался Нефёдов.
— Ннно! — тронул Борзяк первую подводу.
За первой потянулись другие подводы, вереницей пошли старики и женщины. Детей постарались рассадить по подводам. Сзади и сбоку от колонны шли еще двое, ребята лет по пятнадцать. Остальные остались с командиром, они отказались покидать свой отряд, решив принять самый последний бой в своей недолгой жизни.
