– Ульрика, прости меня, ради тебя я пошел против интересов семьи, – жалобно попросил Астор, опускаясь на колени подле меня и пытаясь обнять. Но я вырвалась из его рук.
– Не верю! Ты специально заманил меня к Нису, рассчитывая, что я помогу вам усмирить Ледяного бога.
– Так и есть, – издевательски поддакнул барон. – Он обманул тебя, использовал и обесчестил в отместку за то, что мы убили Абигера. Хочу тебя порадовать, подонок, недавно я ухайдакал второго твоего братца, Арафела!
По челюсти принца перекатились желваки, он тяжело задышал, сжал кулаки, но – промолчал.
– Признайся, гад, что ты специально задумал похитить честь принцессы! – продолжал давить сильф.
– Угомонитесь! – повысил голос мудрый дракон. – Нельзя винить Астора, мужчины всегда идут на поводу у плотского желания. А девственность – это сладкий женский недостаток, легко устраняемый мужским достоинством. Нельзя винить Ульрику – она видела только то, что хотела видеть, отметая здравые сомнения.
– Ну что со мной такое, а? – я глотала слезы. – Неужели предыдущие ошибки меня ничему не научили? Я отвергла Генриха, считая, что он хочет использовать меня для достижения собственных целей. Но вторично наступила на те же самые грабли с Астором.
– Иди сюда, – сочувствующе позвал меня Эткин.
Я бросилась к верному другу и укрылась в кольце его мощных лап.
– Мда, – крылатый гигант одним когтем бережно погладил меня по вздрагивающему от рыданий плечу. – На этот раз грабли оказались укороченными, и ударили не по лбу, а намного ниже…
– Милая, – душераздирающе закричал Астор, падая к моим ногам, – верь мне, я люблю тебя сильнее жизни!
– Ага, как же, – я подняла распухшее от слез лицо. – Не свисти, денег не будет. Так я и поверила родному брату своей заклятой врагини! Ты меня обманул, причем обманул сознательно. Убирайся, я тебя ненавижу и не хочу больше видеть!
– Любимая! – принц смирил гордость и пополз ко мне на коленях.
Но я пренебрежительно пихнула его сапогом в грудь, укрываясь в лапах благоразумно молчащего дракона.
Лицо Астора исказилось. Нежные, безупречно прекрасные черты словно потекли, превращаясь в ужасную, клыкастую морду. Демон закинул голову и пронзительно, злобно захохотал:
– Глупая женщина! Хочешь остаться одна, всеми отверженная и брошенная? Учти, это твой выбор. Умываю руки, баба с возу – и кобыле легче и волки сыты. Так и быть – я уйду. Ты совершенно права, я тебя не любил, просто хотел отомстить и надругаться. Поделом же тебе, гордячка! – Астор распахнул черные крылья и вылетел из пещеры, сопровождаемый гулким эхом мрачного хохота.
Красавица Лилуилла упала в обморок на руки осторожно подхватившего ее Генриха. Марвин смотрел на меня враждебно. Эткин шептал мне что-то ободряющее, но я рыдала пуще прежнего. Что я утратила? Что у меня осталось? Зачем я подарила свою любовь, свое тело и душу мужчине, оказавшемуся врагом? И как же мне жить теперь без этой любви? Слова смешивались со слезами, рождая крик измученного страданием сердца:
От чего так больно ранит
Это слово – не люблю?
Словно душу протаранит,
Нежность сушит на корню
Я забыть тебя пытаюсь,
Или кем-то заменить,
Иронично усмехаюсь:
«Вот бы взять – и разлюбить»
Вновь клинки танцуют в сече,
Очень нужен за спиной
Тот, кто нынче так далече,
Тот, кто нынче не со мной
Без тебя бушует вьюга,
Издевается, ревет:
«Невозможно жить без друга,
Но и с ним житье не мед…»
И приходит мысль невольно
В череде безликих дней:
Что любить – ужасно больно…
Не любить – еще больней…
Я почувствовала – если я не сделаю сейчас что-то страшное, то эта боль захлестнет меня с головой, вытравит душу, сожжет без остатка. Я тихонько отстранилась от Эткина, единственного, оставшегося со мной друга, провожавшего меня печальным взглядом. Наверно, он понял, что мне жизненно необходимо куда-то немедленно излить пожирающие меня гнев и отчаяние, и поэтому не стал останавливать, отговаривать. Я отвернулась от неприязненно косящегося на меня Марвина, обошла барона, обнимающего свою эльфийку, и ставшего для меня отныне окончательно чужим, подобрала разбросанное снаряжение и вышла наружу. Меня ждали Геферт, Дети стужи и Ледяной бог. Моя миссия еще не завершилась.
Город окончательно угомонился лишь спустя пару часов. Недовольные, позевывающие жители, лениво переругиваясь, поплотнее запахивая халаты и поеживаясь от ночного холода, медленно разбредались по домам. Недобрым словом поминая всех демонов Тьмы, а заодно – и несостоятельность столичной стражи, успокаивали петухов и лошадей, загоняли в конуру собак и с тяжкими вздохами укладывались обратно в порядком остывшее постели. Времени на отдых оставалось не так уж и много, потому что согласно традиции, ровно на полдень наступающего дня было назначено торжественное открытие ежегодного праздника.
Прошло около часа. Первые солнечные лучи едва начинали несмело окрашивать чуть розовеющий небосклон, словно светило раздумывало – а стоит ли вылезать из мягкой периной облаков, и начинать свои обычные, давно наскучившие труды? Мерный, ровный гул многотонального храпа поднимался над успокоившейся чайханой. Важно водрузив голову на голый живот танцовщицы, спал богатый купец, так впечатлившийся обольстительными прелестями девушки, что даже пообещавший поутру выкупить ее у чайханщика Расула. Ритмично подвывала простуженным носом вредная старуха, успевшая под шумок незаметно прикарманить полподноса фиников и здоровенный кусок халвы. В обнимку с сундучком с казной, вполглаза дремал ушлый хозяин, предвкушая немалые суммы за причиненный во время паники ущерб, вписанные в счета постояльцев. Устроившись на горке мягких сафьяновых подушек, сладко почивали Огвур и Лансанариэль, под убаюкивающую бубнежку Али-Бабы, так и промолившегося всю ночь напролет. Спали ишаки у коновязи, кривые столетние платаны во дворе и даже вода в арыке, замедлившая привычно стремительный бег. Забившись под корни старого тутового дерева, лихорадочно вздрагивая и поохивая, успевал отсыпать впрок третий, не пострадавший от масла разбойник, отделавшийся всего лишь изрядно потрепанными нервами да спонтанно развившимся заиканием. И все было бы просто замечательно, если бы с первыми лучами солнца чайхану не потряс новый, еще более отчаянный крик:
– Ограбили! – размеренно, будто упиваясь собственными проникновенными интонациями, громко выводил красивый мужской баритон. – Украли, похитили, сперли, стырили…, – видимо на этот ассортимент эпитетов, характеризующих произошедшее – закончился, и пострадавший умолк. Впрочем, не надолго. Из скрытой занавеской ниши, точно такой же, как и та, в которой благодаря гостеприимству хозяина ночевали дервиш, орк и полуэльф, выбрался дородный купец, облаченный в парчовый халат и съехавшую на затылок чалму. О вопиющем богатстве ограбленного свидетельствовали и многочисленные перстни, густо унизывающие толстые, волосатые пальцы. Глубоко утопающие в пухлых щеках глазки, смотрели на весь мир неискренне и оценивающе, словно через узкие прорези маски из высокомерия и снобизма. Следом за разгневанным купцом, из ниши появился высоченный чернокожий невольник, весь обросший валиками из выпирающих буграми плотных мускулов, изобличающих в нем бойца и силача, одетый в одну только изукрашенную бисером набедренную повязку. Телохранитель невозмутимо взирал на суетящегося и размахивающего руками хозяина, достающего ему всего-то до середины бочкообразной груди, темной как эбеновое дерево.
