Собравши его на струну,
От ужаса дух затаив,
Надгробную шьет пелену.
Уже ничего не боясь,
Отринув обиду и гнев,
Выходит она, не таясь,
Во вдовьем плаще королев.
Быть может в святую страну,
Уйдет, исполняя обет,
Меня оставляя одну,
Грустить еще тысячу лет.
И там, возродив чей-то дух,
Она обретет новый дом,
Об этом дойдет ко мне слух,
Но я не жалею о том.
Я ночью открою окно,
В чернила перо опущу,
Мне в жизни осталось одно,
Но я и том не грущу.
Такие поступки – грехи,
К чернилам примешивать кровь…
Но так создаются стихи
О том – как уходит любовь…
Я бежала. Воздух разрывал горевшие огнем легкие, клокотал в груди, смешиваясь со слезами и невразумительными стенаниями. Я кричала и смеялась, жаловалась богам на судьбу и одновременно, проклинала их. Наверно, я подошла к самому краю безумия, своим поведением полностью оправдывая данное мне прозвище – сумасшедшая. Я стала ветром и пламенем, демоном мщения и символом отчаяния. Я более не принадлежала ни Свету ни Тьме, ни Добру ни Злу. Я утратила смысл жизни, так и не познав сущности бытия. Окутанная облаком сияющей энергии демиургов, с полыхающим холодным пламенем Нурилоном в одной руке и раскалившейся дагой Рануэль Алатора в другой, я ощущала себя бесплодным духом, призраком. Под моими ногами таяли вековые снега, передо мной испуганно отступал холодный, мертвый полумрак. Как в полусне, я различила увенчанные черепами ворота Геферта и вступила в его распахнутые створки. Меня немедленно окружило колышущееся море щупалец, оскаленных зубастых пастей и вздымающихся ледяных лезвий. Движения моих клинков слились в две размазанные полосы, когда я врубилась в ряды врагов, сея смерть и разрушение, изливая свое горе в пылу схватки. Ударила, парировала, снова ударила… Дети стужи обступали меня столь плотно, что практически любой удар достигал цели. Свет от кулона Оружейницы доставлял тварям массу неудобств, заставляя их отдергивать лапы и пятиться с болезненными подвываниями. Убитые мой противники неловко валились на снег, впитывались в него неопрятными ручейками вонючей серой жижи, тая как клочья омерзительного тумана. Но и мне досталось изрядно. Вскоре мои руки и плечи обильно покрыли раны и порезы, рубашка превратилась в лохмотья, шляпу я где-то потеряла. Не пострадало только лицо, тщательно оберегаемое и прикрытое спасительной золотой маской. Кисти онемели, устав колоть и рубить, ноги подкашивались, на виске болезненно пульсировала набухшая жилка, наполняя голову однообразным, размеренных гулом. Количество противников изумляло. Казалось, стоило убить одну тварь, как на ее место немедленно вставали двое. А потом, как-то внезапно, все закончилось… Я недоуменно опустила клинки, густо запятнанные моей собственной кровью и съеживающимися пятнами темной, клейкой субстанции. Геферт замолк, с чадящим шипением догорали фиолетовые угли в глазницах черепов, заметно потеплело, тьма понемногу рассеивалась, благоразумно уползая за колонны ступенчатых зданий и затаиваясь там до поры до времени. Разбросанные на извилистых улицах гробы и кости утратили значительную часть своего мрачного великолепия, становясь похожими на то, чем они и являлись на самом деле – на гниющую, разлагающуюся падаль. Слитки золота на глазах покрывались плесенью и патиной, превращаясь в булыжники и обгорелые деревяшки. А прямо под моими ногами, с трудом пробиваясь через каменные плит мостовой, начали проклевываться первые слабые ростки зеленой травы. И лишь обиталище Ледяного бога, упрямо высившееся передо мной черной, вызывающе враждебной громадиной, продолжал излучать потоки холодного, убийственного света. Я хмыкнула, вложила оружие в ножны, небрежно утерла грязное лицо тыльной стороной ладони и начала медленно подниматься по ступеням Храма.
На заднем дворике чайханы, полускрытом колючими кустами малины и шатким заборчиком, по соседству с печально знаменитыми горшками, обнаружилась довольно большая площадка, ровная и будто специально, посыпанная мелким песком. Малер де Вакс вопросительно покосился на орка. Огвур ответил довольным кивком, полностью одобряя место грядущего поединка. Пестрый контингент постояльцев обоего пола, возглавляемый самим коротышкой Расулом, в полном составе высыпал из недр чайханы, явно намереваясь насладиться редкостным зрелищем. Брякали чашки и чайники, взлетали и стелились на траву пледы и куски кошмы, а какой-то оборотистый делец уже принимал ставки на бойцов, ссыпая деньги в объемистый кошель и выдавая долговые расписки. Огвур неторопливо прошелся по хорошо утоптанному клочку земли, борясь с сомнениями в справедливости подобного боя. Все-таки, по его меркам, перстень можно считать ворованным… И словно в ответ на эти невысказанные колебания между сердцем и рассудком, вперед вышел старый Али-Баба. Дервиш поклонился на все четыре стороны света, провел руками по жидкой бороде и неожиданно звонким голосом провозгласил:
– Мать всего сущего – Аола, услышь своего скромного служителя! Снизойди к нам своей великой милостью и пошли победу наиболее достойному, тем самым – подтвердив божественное согласия на пребывание древнего артефакта в его избранных руках!
Народ замер, затаив дыхание. А затем, на толпу налетел короткий порыв невесть откуда взявшегося ветра, швырнувшего к ногам молящегося дервиша крупную алую розу, символ богини – Дарующей жизнь.
– Аола услышала нашу просьбу! – торжественно произнес старик, благоговейно поднимая волшебно благоухающий цветок.
Раздосадованный Хасан скрипнул зубами.
Огвур с ироничной усмешкой заправил за ухо выбившуюся из прически прядь волос, взглядом нашел в толпе зрителей обеспокоенного Ланса и подбадривающее подмигнул. Мол – не переживай, у меня все под контролем. Извлек из ножен Симхеллу, оба лезвия которой отливали красным заревом в ярких лучах утреннего солнца, и выполнил стремительную мельницу, проверяя – не расшаталась ли рукоять. Зрители разразились восхищенными воплями. И в этом же самый момент из дверного проема неторопливо появился канагериец Кса-Бун, вынужденный пригнуться, чтобы не стукнуться о притолоку покрытым татуировками лбом….
Огвур суеверно сплюнул и мысленно помянул всех демонов Тьмы, зловредно пославших ему этого, столь опасного противника. Вообще-то, у себя в клане он всегда считался необычайно высокорослым и крепким, даже среди отнюдь не страдающих рахитом здоровяков-орков. Да и сам он неизменно воспринимал себя именно таким, но лишь до сегодняшнего дня – пока хорошенько не разглядел чернокожего бойца. Видимо, лицо орка все же отразило какую-то степень растерянности, потому что купец – бывший владелец украденного перстня, ехидно хихикнул и довольно потер пухлые ладони. Стоявший в круге света канагериец являл собой достойный образец суровой мужской красоты и мощи. Широченная выпуклая грудь, стройные колонны ног, четкие пласты квадратных мышц торса – образующие непробиваемый пресс. Во всем теле – ни единой жиринки, ни одной лишней, негармоничной линии или складки. Кса-Бун выкатил отливающие синевой белки глаз, разинул рот с остро подпиленными клыками и вызывающе взревел, как хищный зверь, одновременно, стукнув себя кулаком в грудь – загудевшую как барабан. Публика испуганно охнула и отступила назад, Ланс побледнел и затравленно оглянулся на дервиша. Но Али-Баба улыбался по-прежнему благостно и безоблачно, привычно творя бесконечную молитву.
