— Но потом я так заскучал по тебе. Какое-то время держался, потому что работа, я ведь тоже трудоголик. Но тут чувствую — абзац. Тошно, душно, сейчас сорвусь, или пить начну, или есть, что еще хуже. Если снова вес наберу, то все пропало, не видать мне Кати. Но в Москве ничего не получится. Значит, надо хватать ее и куда-то ехать. Если откажется — ну, тогда все понятно, тогда больше не рыпаться.
— И поэтому ты закрыл программу? — не выдержала я.
— Ну и что? Герцог Бекингем ради любимой женщины объявил войну Франции.
— По-моему, не ради женщины, а ради подвесок. Он спасал ее честь.
— А я твою не спасаю? Лучше было бы, чтоб все в городе, в студии, у прохожих на виду?
— Ты даже не представляешь, насколько мне это все равно — на виду или не на виду.
— Значит, ты еще не телевизионный человек, Катя. Не догоняешь. Тебя ведь публика и группа так любят, пока ты недостижимая звезда. Упала с неба на передачу и снова исчезла. А если ты станешь любовницей продюсера — тогда совсем другое дело. Тогда понятно, почему ее снимают. И вовсе она не такая уж обаятельная и привлекательная, просто спит с кем надо.
— А то, что она ездит в экспедицию с кем надо — это ничего? — съехидничала я.
— Чего, конечно. Но это все-таки меньшее зло. К тому же если ты не захочешь, ничего не будет. Мне достаточно того, что ты сидишь рядом и слушаешь меня, говоришь со мной. Смотри, вот и Тула.
— Вижу. Давай заедем в Ясную?
— ???
— Я говорю: заедем в Ясную Поляну.
— Придется делать круг, — сказал он осипшим голосом.
— Значит, сделаем круг, — сказала я.
Когда мы добрались до гостиницы, уже стало смеркаться и пошел дождь. Он колотил по оконному стеклу, лился по нему бесконечными потоками, и мне почему-то стало так грустно, что в номере я долго-долго плакала, насквозь промочив Володькино голое плечо. И только на следующий день, когда выглянуло солнце и мы, захлебываясь счастьем, ехали по сияющей утренней дороге ему навстречу, мне стало ясно, что это я прощалась со своей свободой. Я больше не хочу быть одна, я хочу, чтобы рядом был этот большой серьезный мальчишка. Пусть он зудит о своем, изводит глупыми подозрениями и даже — о, ужас! — лезет ночью. Как это ни позорно, но я хочу, чтобы так было.
Не потому, что я боюсь одиночества или еще чего-то там, о чем пишут в женских романах. Я бы спокойно прожила одна еще сто лет, до скончания жизни. Но мне с ним хорошо.
— Кать, ты замужем была? — спросил вдруг Володька.
— Нет. А что?
— А я был. В смысле, женат.
Вот это номер — покруче взятия Зимнего.
— Хочешь знать, кто моя бывшая жена?
Сказать, чтоб я так уж особенно хотела, было бы оч-чень сильным преувеличением. Но если продюсер Брянский начал говорить, его уже не остановишь.
— Только не удивляйся. Это…
И он назвал популярную телеведущую, которую я видела редко, но имя ее было мне, конечно, знакомо.
— Мы вместе учились. Я на операторском, она на актерском. А у нее папа режиссер, хорошая семья. Он и привел меня на телевидение. В общем, знаешь, как-то все казалось правильным.
— А дети у тебя есть? — спросила я с внутренним содроганием.
— Нет, детей нет.
— Слава богу! — вырвалось у меня.
— Почему?
— Потому что, если у человека есть дети, а он ведет себя так, как будто их нет, никогда о них не говорит и вообще… Это ужасно.
— Значит, по-твоему, если дети, то надо всем вокруг рассказывать, какие они замечательные и как ты их любишь?
— Ну да. И как они кушают, и как они какают, и сколько двоек получили. И таскать авоськи с яблоками и йогуртами, и хвастаться на работе купленными платьицами и маечками, и водить их в театры, и жаловаться на дебильные мультики и дорогие игрушки.
— Какой кошмар то, что ты говоришь. Это так ведут себя твои подруги, у которых есть дети?
— Нет, совершенно не так, — ответила я, вспомнив Ирку. — Но это неправильно.
— А я считал тебя феминисткой, — усмехнулся Володя. Непонятно, в шутку это было сказано или всерьез. На всякий случай я решила не обижаться:
— Обзываешься?
— Ага. Нет, серьезно, неужели все до сих пор так и происходит? То, что ты рассказываешь, — это из нашего детства.
— Не знаю, Вовка, у меня ведь не было «нашего детства», — сказала я. — И очень жаль. Детство должно быть всегда одинаковым. Во все времена.
— Ого-го-го, — задумчиво сказал Брянский и замолчал.
Такое впечатление, что наш разговор зашел куда-то не туда, на невесть откуда взявшееся минное поле. Не надо было мне спрашивать лишнее. Разговор о детях мужчина воспринимает как посягательство на свою независимость. Он, конечно, дурак набитый, этот мужчина, но тут уж ничего не поделаешь. Все мужики дураки, во все времена.
— А ты бы хотела иметь ребенка? — спросил он после долгой паузы.
Сейчас рванет, подумала я. Спокойно, без паники, сапер ошибается один раз. Постарайся этого не сделать.
— Как тут можно хотеть или не хотеть? Дети приходят в этот мир, когда они сами хотят. Это нам кажется, что мы их хотим, планируем, рожаем.
— Почему кажется? Так и происходит. Хотим и рожаем. Или не хотим и не рожаем.
Сапер все-таки ошибся. Я хотела увести беседу в безопасную область философских рассуждений: мол, не собираюсь я тебя окручивать и от тебя рожать, ничего такого у меня в мыслях нет. Потому что именно так мужики реагируют на «детские» темы. Но оказалось, что Володька — о своем, и на это свое, больное и взрывоопасное, я наступила со всего размаха.
— Моя жена не хотела раньше времени иметь детей. Она только начинала карьеру, ее пригласили на канал… В общем…
— Она сделала аборт?
— Да. Но сначала она нашла противозачаточные таблетки. Для меня. Потому что ей сказали, что женские контрацептивы вредны для здоровья.
— Чушь.
— Может быть, и чушь. Но так считала ее мама. Поэтому я пил какую-то заморскую гадость, страшно дорогую, и толстел от нее. А потом все равно пришлось делать аборт. Все эти средства оказались фуфлом.
«Или она делала аборт не от тебя», — произнесла я мысленно.
— Сейчас со мной все в порядке, ты не думай, Катя.
Боже, разве я думаю?
— Но только знай, пожалуйста. На всякий случай. На будущее наших отношений. Я никогда не предохраняюсь.
— Я заметила.
— Да. И не буду. Если хочешь, занимайся этим сама.
— А если не хочу?
Мины уже рвались со всех сторон.
— Тогда не занимайся.
