— Але! — сказала я, наверное, более резко, чем следовало.
Трубка испуганно молчала.
— Але, — повторила я более терпеливо. — Я слушаю, говорите.
Говорить не хотели. Видно, не верили, что я слушаю. Правильно делали; я догадывалась, кто там молчит на другом конце провода, и действительно слушать его не желала. Вот не желала, и все. Отбой.
Я вернулась к столу в плохом настроении. Вечерний рай был потерян без всякой моей вины; если грехопадение и произошло, то очень, очень давно, и просто нечестно наказывать меня за него сегодня испорченным ужином.
Телефон зазвонил снова. Я подождала немного, надеясь, что ему надоест. Ему не надоело. Звонки прекратились на минуту и опять требовательно ворвались в тишину квартиры.
— Что ты трезвонишь? — тихо спросила я, взяв трубку.
— Кать, не отключайся, ладно? — жалобно сказал тусклый, почти бесполый голос. — Мне очень плохо.
— Это не ко мне, — отрезала я.
— Да-да. Ты прости. Знаешь, я решил завязать. Раз и навсегда. Ты мне поможешь?
— Нет.
Слишком часто я слышала эти слова, чтобы воспринимать их всерьез.
— Нет… Ну хотя бы советом?
Советом — это можно.
— Ручка у тебя есть? Пиши. Нет, пиши, не запомнишь. Надрезанный чернослив, курага и сушеные яблоки…
Теперь на все случаи жизни у меня есть мамина диета. Пусть пробует. От ломки солнечное питание его не спасет, но хуже не будет.
Я вернулась за стол и машинально съела размокший больше необходимого ужин. По телевизору шла какая-то муть, и унылых мыслей она не прогоняла.
Я продержалась на солнечной диете больше двух недель, и она меня не доконала, хоть я и стала похожа на зимнюю сливу, когда-то подсушенную на солнце и слегка отмокшую в воде. Мама звонила мне по нескольку раз в день, выясняя, как я себя чувствую, а главное — не хочу ли есть. В конце концов я догадалась, что надо просто к ней съездить.
Моя мама еще совсем молодая и выглядит на миллион долларов. Она бы и без папы могла прекрасно жить. Но после развода она решила, что ее будут жалеть, и теперь избегает знакомых.
Сухофрукты пошли ей на пользу. Она посвежела, глаза стали ярче и голубее (может быть, от голода?). Теперь она напоминала героиню фильма «Зимняя вишня», который очень любит. Вернее, любит не сам фильм, а утверждение, что женщина в некоем возрасте (каждая подставляет свой) — как зимняя вишня: ее, мол, можно оживить и отогреть любовью, как мы с ней оживляем в кипяченой воде зимние сливы и абрикосы.
Лично я считаю, что наша мамочка дивно хороша и без любви каких-то там мужиков. Я бы на ее месте накупила себе всяких нарядов, завела новых подруг, раз со старыми неловко, ходила бы по театрам, выставкам… Или отправилась бы путешествовать. Но уж не сидела бы в четырех стенах, придумывая никому не нужные диеты.
Ну ладно. У людей не получается воспитывать детей, так что толку воспитывать родителей.
Я рассказала ей про встречу с гаишником, про неожиданный коммерческий успех мисочек с зернышками, про что еще? Собственно, больше рассказывать было не о чем. Мама-то ждет от меня совсем другого. Например, что я наклонюсь к ее уху и мечтательно шепну: «Мамулик, я выхожу замуж…». Она все знает и понимает, но все равно этого ждет. И это, наверное, единственное, чем я ее огорчаю.
Замуж я никогда не выйду — мне там нечего делать. И все мои подруги тоже туда совсем не стремятся. Кроме Лизки, которая уже успела совершить эту досадную ошибку, но, к счастью, вовремя ее исправила. Не знаю, почему телевизор полон сериалов о том, как тетеньки отчаянно пытаются «устроить личную жизнь». Наверное, потому, что сериалы сочиняются мужиками, которые на самом деле прекрасно знают, что современных девушек любого возраста, кроме, разве что, пенсионного, замуж калачом не заманишь. Но мужики не хотят признавать того, что бьет по их самолюбию. И придумывают себе в утешение «Секс в большом городе», «Бальзаковский возраст», «Дневник Бриджит Джонс» и прочую неправдоподобную муру.
С мамой мы избегаем говорить на опасную тему, потому что я могу огрызнуться, а она — заплакать.
Если кому-то нужен муж или постоянный друг, так это ей. Она просто не представляет, как можно иначе. После папиного ухода она сразу перестала бегать и «моржевать», что, в общем, понятно: это все семейные развлечения. Но в жизни достаточно других радостей, о которых мама слышать не хочет. У нее есть только мы с Сашей, да вот теперь еще и диета.
Короче, уезжала я расстроенная, хотя ни о чем грустном мы не говорили. Пустые разговоры — самые долгие, а потому, когда я вышла, было уже поздновато. В определенном смысле это плюс — дороги свободны. На радостях я рванула по пустым улицам и чуть-чуть, самую малость, превысила скорость. Если вообще превысила (по-моему, даже разогнаться не успела). Но что тут началось! Придорожный охотник со своей волшебной палочкой так и бросился мне под колеса. Это я отметила уже потом, задним числом, потому что сначала, задумавшись, не заметила мельтешащую за кормой фигуру. А тут, вдруг погоня, сирена и матюгальник: «Красный „ситроен“, остановитесь справа!»
Я остановилась в полном недоумении. Шум такой, как будто я переехала отряд октябрят. Сразу две машины, затормозив спереди и сзади, взяли меня в клещи. Может, у них спецмероприятие по отлову красных «ситроенов»? Или точно на такой машине удрали преступники, ограбившие Сбербанк?
Милиционер, который подбежал ко мне первым, несся, как молния. В окно я увидела разрумянившееся на морозе лицо и, ни с того ни с сего, широкую улыбку. Как же, радуйся, поймал!
Что-то в этой сияющей физиономии показалось мне знакомым. А гаишник уже стучал мне в стекло и все так же лыбился. Елы-палы! Да это же младший лейтенант Цыплаков! Вернее, то, что от него осталось. В нашу прошлую встречу он был раза в два объемнее.
— Артемьева Екатерина Григорьевна! — весело сказал Цыплаков. — Хорошо, имя запомнил. Ух, как мы вас искали.
Я только сделала круглые глаза: кто это и зачем меня искал?
— А вы хорошо выглядите, товарищ младший лейтенант, — сказала я, чтобы что-то сказать. Трудно придумать более идиотское занятие, чем делать комплименты гаишнику с большой дороги. Но я и так чувствовала себя полной идиоткой. Тем временем подтянулись товарищи Цыплакова, числом три или четыре. Бежали они гораздо тяжелее и дышали с трудом.
— Ошибаетесь, Екатерина Григорьевна! — молодцевато гаркнул милиционер. — Не младший, а просто лейтенант. Повысили меня. Как сел на вашу диету, так через неделю и повысили. Вы как в воду глядели, когда меня в тот раз лейтенантом называли.
Остальные гаишники стояли молча, и пар вырывался из их ртов, как будто многоголовый огнедышащий дракон взял в плен мою беззащитную машинку.
— Поздравляю, лейтенант, — сказала я, выходя из «ситроенчика». Наверное, это было глупо, но мне надоело смотреть на всю компанию снизу вверх. — А в чем, собственно, дело? Почему меня остановили?
