Дэвид Вагонер
«Смеху во тьме» воздается по заслугам в зловещем стихотворении г-на Вагонера.
Ричард Стерн
В строках г-на Стерна мне нравятся эпитеты «изобильный, тройственный», но я не уверен, что кого-либо из четверки Карамазовых (гротескного, скучного, истеричного и тощего соответственно) можно назвать «печальным».
Эндрю Филд
Мой добрый друг, г-н Филд, написал несколько прекрасно стилизованных заметок, в одной из которых выражается надежда, что «В. Н. сможет присутствовать на церемонии открытия собственной статуи (Петр Великий на невидимом коне)». Это внезапно напомнило мне о несхожем эпизоде, произошедшем в Калифорнии, где какая-то причудливая скульптурная композиция, любовно установленная русской общиной в память о дуэли Пушкина, частично распалась через пару лет после возведения, причем Пушкин исчез, но нетронутой осталась фигура великолепного Дантеса, наводящего пистолет на потомков.
Брок Броуэр
«Социополитическая» природа посвящения г-на Броуэра «Лолите» вовсе мне не отвратительна (как он скромно предполагает) и вполне компенсируется особой точностью его артистичных штрихов.
Ирвин Шоу
В своих «Советах молодому писателю» г-н Шоу приводит примеры из жизни, трудов и успеха «Владимира Н., взобравшегося на холм в Швейцарии». Ирвину Ш., взобравшемуся на холм неподалеку, я посылаю, посредством альпийского рожка, свои наилучшие пожелания.
Джей Ногеборн
В очень хорошеньком маленьком стихотворении г-н Ногеборн, похоже, рифмует, что несколько удивительно, слова «Набоков» и «love». Я бы предложил «talk of» или «balk of», как нечто более подходящее к ударной средней гласной этой неуклюжей фамилии («Набо-о-ков»). Однажды я сочинил для своих студентов следующий стишок:
The querulous gawk of
A heron at night
Prompts Nabokov
Ричард Джилман
Посвящение г-на Джилмана «Аде» опубликовано во время, когда я все еще думаю, что из всех моих книг именно она наиболее точно соответствует своему замыслу; потому я не могу не быть растроган его добрыми словами.
Джордж П. Эллиотт
Среди моих рассказов «Знаки и символы» остаются старым любимцем. Я счастлив, что г-н Эллиотт выделил его для своего комментария и что фраза из «Ады» предваряет его превосходную лаконичную статью.
Альфред Кейзин
Последнее великолепное приветствие исходит от одного из моих наиболее дружески настроенных читателей. Оно заканчивается на эмоциональной ноте, которая будит во мне ответные чувства, хотя я и не способен сформулировать их с силой и чувством г-на Кейзина.
Написано 10 марта 1970 года и опубликовано в приложении к «Трикуотерли» (выпуск 17, издательство Северо-Западного университета, 1970).
8
Символы Роу
«Кажется, – вещает г-н Роу в предисловии к своей книге
[187], – что Набоков, используя среди прочего механизмы, которые будут продемонстрированы ниже, еще какое-то время сможет провоцировать учащение пульса у своих читателей».
«Механизмы, которые будут продемонстрированы ниже», – прелестная фраза, таящая в себе, возможно, даже больше, чем подразумевал автор, но ко мне она ничуть не подходит. Цель этого отзыва – не ответ критику, а просьба перенести свое внимание на что-нибудь другое. Книга состоит из трех частей. К первым двум, озаглавленным «Немного о русском языке» и «Н. как постановщик спектакля», у меня нет существенных претензий, однако я вынужден высказать решительный протест против того похабного вздора, которым изобилует третья часть – «Сексуальные манипуляции».
Невольно приходит на ум вопрос: стоило ли г-ну Роу тратить время на то, чтобы выставлять напоказ эротические фрагменты, извлеченные из «Лолиты» и «Ады» (занятие сродни поиску упоминаний морских млекопитающих в «Моби Дике»)? Впрочем, он волен предаваться любым забавам, какие ему нравятся. Неприятие у меня вызывают лишь те манипуляции, которые г-н Роу проделывает с самыми невинными моими словами, дабы возвести их в ранг сексуальных «символов». Само понятие символа всегда было мне ненавистно, и я не устаю снова и снова рассказывать, как однажды провалил легковерную студентку – одураченную, увы, моим предшественником, – которая написала, что Джейн Остен называет листья зелеными потому, что Фанни
[188] полна надежд, а зеленый – это цвет надежды. Жонглирование символами в университетах привлекает компьютеризированные умы, однако разрушительно действует на умение здраво мыслить и поэтическое чувство. Оно выхолащивает душу. Оно притупляет всякую способность испытывать радость и наслаждение от волшебства, присущего искусству. Кого, скажите на милость, заботит (а именно этого ждет от нас г-н Роу), что, согласно его курсиву, в пассаже про «обескураживающие манеры» шведа-гомосексуалиста (с. 148) скрывается некий «мужчина» (man), а в слове «манипулировать» (далее) – еще один? «Игриво сложенные крылья ночницы» (wickedly folded moth) наводят на мысль о «фитиле» (wick), который, как нам, фрейдистам, известно, символизирует мужской половой орган. «Я» (I) замещает омофоничный ему «глаз» (eye), а глаз, в свой черед, замещает женские половые органы. Покусывать кончик карандаша всегда означает сами знаете что. В футбольных воротах г-н Роу усматривает вход во влагалище (который, надо полагать, видится ему прямоугольным).
Хочу открыть г-ну Роу один секрет: в произведении писателя определенного типа целый абзац или хитро сплетенная фраза часто существуют как отдельный организм – со своей оригинальной образностью, своей ворожбой, своим цветением; в этом заключается особая ценность такой фразы – и одновременно ее уязвимость, поскольку стоит какому-нибудь профану, чуждому поэзии и лишенному здравого смысла, впрыснуть в нее ложные символы или исказить ее словесный рисунок (именно это г-н Роу бестактно пытается проделать на с. 113), как магические чары мгновенно превращаются в могильных червей. Слова, которые г-н Роу ошибочно принимает за «символы» из своего академического жаргона и которые, по его мнению, романист с хитроумием идиота насадил в собственном произведении, чтобы схоластам было чем заняться, на самом деле не являются ни ярлыками, ни указателями, ни, разумеется, мусорными ящиками Венской обители, а представляют собой живые фрагменты неповторимого описания, рудименты метафоры и отголоски творческого чувства. Роковой изъян интерпретации г-ном Роу часто повторяющихся слов вроде «сада» или «воды» заключается в том, что он видит в них абстракции, и ему невдомек, что, скажем, шум воды, заполняющей ванну, в мире «Камеры обскуры» так же отличается от шелеста лип в «Память, говори», как Сад Наслаждений в «Аде» от лужаек «Лолиты». Если исходить из того, что, употребляя слова «кончить» и «о́рган», я всякий раз имею в виду оргазм и срамные места, легко можно себе представить, какой кладезь непристойностей г-н Роу обнаружит в любом французском романе, где приставка «con» встречается столь часто, что каждая глава превращается в сущий компот из женских гениталий
[189]. Однако я не думаю, что он настолько хорошо знает французский, чтобы предаваться подобным пиршествам; да и его познания в русском, похоже, слишком бедны для «манипуляций», если он полагает, что «отблеск» (который автор, очевидно, путает с «отливом») – это «низкий прилив» (с. 111), а не существующее в реальности «триаж» принимает за «тиранию» (с. 41), – тогда как на деле я употребил (а он неверно транскрибировал) обыкновенный издательский термин «тираж».
