Константин Константинович, конечно же, не мог оставаться равнодушным к трагедии, о которой говорил весь город и финал которой, по общему мнению, еще впереди.
«Я мучился стыдом за нашу бедную Русь, до чего мы дожили: посреди столицы, в самом царском дворце такое адское, бесчеловечное дело» (8 февраля 1880 г.).
«Неделя прошла со времени ужасного взрыва, а петербургские жители нимало не успокоились, паника та же, все ошалели, окончательно потеряли голову, а нелепых слухов распускают более, чем когда-либо» (12 февраля 1880 г.).
«Говорят, что 4-го числа я был в карауле во дворце затем, чтобы подготовить взрыв» (13 февраля 1880 г.).
«Не покушения страшны, от них, хотя и трудно, но можно оградиться. Страшно общее беспомощное состояние, страшна неизвестность борьбы с невидимым неприятелем. Нужен человек довольно хитрый и опытный, чтобы заметить начало всего зла и потом искоренить его» (14 февраля 1880 г.).
Террор был на виду и на устах у всех лиц, приближенных к царю, но, увы, почти никто не замечал более страшное явление, с которым не в силах были справиться самые совершенные полицейские и фискальные службы — общественное озлобление. Даже лояльный к самодержавию крупный чиновник К. П. Победоносцев жалуется в письме от 2 января 1881 года Е. Ф. Тютчевой: «Как тянет это роковое царствование — тянет роковым падением в какую-то бездну. Прости, Боже, этому человеку — он не ведает, что творит, и теперь еще менее ведает. Теперь ничего и не отличишь в нем, кроме Сарданапала
[27]. Судьбы Божий послали нам его на беду России. Даже все здравые инстинкты самосохранения иссякли в нем: остались инстинкты тупого властолюбия и чувственности».
Константин Константинович не высказывал столь крамольных мыслей, как обер-прокурор Святейшего правительственного Синода, призванный по должности возвеличивать личность самодержца. Через месяц после трагедии великий князь забыл и о терроре, и о России. Его думы — о тихой семейной жизни в тереме на манер старинного, окруженном тенистым парком и безмолвными прудами. Ему претят голоса людей, хочется слышать только пение птиц.
«Мне потому так и хочется не засидеться в Петербурге зимой, а уйти в море, чтобы ранее вернуться, жениться и зажить себе счастливой семейной жизнью» (18 июля 1880 г.).
Цареубийство
За время плавания Константина Константиновича по заморским странам в России произошло множество перемен. Его отец Константин Николаевич, всегда энергичный и упрямый, доверившись сверх меры в кораблестроении малоспособным, но умеющим убеждать собеседников адмиралам и инженерам, истратил можно сказать зазря государственные деньги на броненосцы («поповки»), которые плохо держались на воде. Тоже произошло и с построенной им для государя круглой яхтой «Ливадия», которую почти сразу отправили на починку. Не ладились у Константина Николаевича отношения с некоторыми членами Государственного Совета, который он возглавлял, из-за его грубости и бесцеремонности с людьми.
«На месте великого князя, — записывает в дневнике 17 октября 1880 года секретарь Государственного Совета Е. А. Перетц, — я давным-давно отказался бы от Морского министерства. В газетах появляются также заметки о том, будто бы предстоит упразднение кавказского наместничества, причем великий князь Михаил Николаевич
[28]будет назначен председателем Государственного Совета. Это уже решительный поход против Константина Николаевича».
Нелюбовь к Константину Николаевичу высших чиновников и императорского Двора держалась, конечно, не на разбазаривании государственной казны (другие тратили на никчемные прожекты и гораздо большие капиталы и выходили сухими из воды), а на ненависти к западничеству, главным представителем которого выставляли именно его. Победоносцева прямо оторопь брала, когда во время разгула нигилистического мировоззрения он слышал от брата государя не требование ужесточить беспрекословное подчинение всех и вся центральной власти, а новые предложения по дарованию земствам и другим общественным организациям дополнительных прав и свобод.
Угрюмый Сашка, как прилюдно звал Константин Николаевич наследника престола, затаил обиду на всегда с пренебрежением относившегося к нему дядю-демократа. Не мог простить благочестивый семьянин цесаревич Александр Александрович дяде и его сближения с княгиней Юрьевской, чья власть над государем стала к 1881 году почти безграничной.
Константин Николаевич был уверен, что пока царствует его старший брат, он будет в фаворе, и не обращал внимания на недовольство Сашки и его окружения. Государь, слава Богу, в полном здравии и, глядишь, переживет хоть и могучего на вид, но рыхлого сына-наследника.
Утром 1 марта 1881 года перед разводом Александр II, улыбаясь, заявил, что давно так хорошо себя не чувствовал. Несколькими часами позже на набережной Екатерининского канала брошенная террористом бомба раздробила ему обе ноги и осколки впились в грудь. Императора отвезли в Зимний дворец, где он спустя несколько часов, не приходя в сознание, умер.
Уже через несколько минут после покушения посыльный прибыл в Мраморный дворец сообщить брату царя страшную весть.
«Тотчас оделся и в санях в Зимний с ужасным замиранием сердца, — записывает в дневнике Константин Николаевич. — Там всюду толпа, и наружи, и внутри. Кабинет наполнен семьею и разными близкими людьми. И тут на постели увидел окровавленного умирающего брата, Царя-Освободителя. Страшное, ужасное зрелище!.. В другой комнате при Сашке, новом Государе, разговоры про первые распоряжения и завтрашний день. Сказал ему, что как служил Отцу и Брату, так буду служить и Племяннику».
Только безмерное честолюбие позволило Константину Николаевичу надеяться, что он сработается с новым императором. Александр III, робкий и не умеющий сказать человеку в лицо нелицеприятную правду, на следующий день премило говорил с дядей на Государственном Совете, даже обнял его. В то же время он понимал, что не сможет не только работать плечо к плечу с дядей, но даже видеть его. Но бросить в лицо оскорбление полудержавному властелину он трусил.
На следующий день после похорон Александра II, 8 марта, собрался Совет Министров, чтобы решить вопрос о конституции, которую, по словам одного из ее составителей графа Лорис-Меликова, Александр II должен был подписать в день убийства. Она была детищем и Константина Николаевича, давно убеждавшего старшего брата в необходимости привлечь общественные силы к рассмотрению важнейших законодательных дел. Великий князь попытался верховодить и сегодня, тем более что среди министров было много его сторонников. Но пришло время других людей, и новый государь внял лишь словам К. П. Победоносцева.
— В России хотят ввести конституцию, — возмущался обер-прокурор Святейшего Синода, — и если не сразу, то, по крайней мере, сделать к ней первый шаг. И эту фальшь по иноземному образцу, для нас непригодную, хотят, к нашему несчастью, к нашей погибели, ввести у нас. Что дало освобождение крестьян? Кабаки и лень. Открытие земств? Говорильни негодных людей. Новые судебные учреждения? Наплодили адвокатов, которые оправдывают злодеяния. Свобода печати? Только хулу на власть разносят…
