«Я на нее посматривал. Странное дело, я заметил в ней, что похожа на принцессу Балийскую, которую так люблю. Подойти к ней, я думал, нельзя, и грустным голосом невольно говорил смешные вещи… Итак, с ней мы сказали всего два-три слова. На прощание она опять посмотрела на меня как-то особенно и крепко сжала мою руку. О, этот взгляд!» (9 июня 1882 г.).
«Вошел ко мне дядя Эрнст. Я говорил ему про впечатление, сделанное на меня Елизаветой. Он довольно хладнокровно к этому отнесся. Впрочем, ответил, что лично не имеет ничего против моего брака с Елизаветой» (10 июня 1882 г.).
Младшая дочь Константина Константиновича княжна Вера Константиновна записывает спустя много лет: «Помню, как мать рассказывала о том, какое сильное впечатление произвел на нее при первой встрече отец, стоявший, облокотившись на камин, в столь шедшей ему морской форме».
С мыслью, что нашел себе суженую, Константин Константинович возвращался в Россию, в которой не был почти два года. Вот и граница…
«Что за радость. Поздоровался с первым русским жандармом у дверей царских комнат. Так приятно было услышать русский военный ответ: “Здравия желаю”» (11 июня 1882 г.).
Первые стихи
Среди многочисленного августейшего семейства Романовых почти никто не баловался сочинительством, если не считать ведение дневников, чем увлекались почти все. Вряд ли можно серьезно относиться к стихоплетству принца Петра Георгиевича Ольденбургского, считавшего себя поэтом. Например, на смерть старшего сына императора Александра II цесаревича Николая Александровича он накропал следующие строки:
Наш Наследник умер в Ницце
От сильной боли в пояснице,
И флот наш, удрученный горем,
Плывет Средиземным морем.
Первые стихи восемнадцатилетнего Константина Константиновича не на много превосходили вирши Петра Георгиевича. И все же они не были столь беспомощными. Глухота к слову была, иногда не получалась рифма, но чувствовалось, что автор пытается мыслить, доверить листу бумаги сокровенные тайны неспокойной юной души.
Смирись и знай, ум гордый мой,
Что правы Божия веленья!
И кто ты, человек, такой,
Чтоб спорить против Провиденья?
Взгляни и вникни вкруг себя:
Покорно все Его порядкам,
А ты — Он одарил тебя
Душой и сердцем, и рассудком.
Лишь ты, безумный, не поймешь,
Что вскоре час пробьет страданий
И ты с слезами понесешь
На Божий суд отчет деяний.
16 июня 1876
Было написано еще несколько стихотворений в течение 1876–1878 годов, еще более неуклюжих. Но Константин Константинович и не думал о профессиональном служении музе поэзии, он, как большинство гимназистов и гимназисток его времени, сочинял для себя, вскоре забывая написанное. Первое удачное стихотворение вышло из-под пера в мае 1879 года, когда он отдыхал в Крыму, в Ореанде (опубликовано в августовский книжке 1882 года журнала «Вестник Европы»):
Задремали волны,
Ясен неба свод;
Светит месяц полный
Под лазурью вод.
Серебрится море,
Трепетно горит…
Так и радость горе
Ярко озарит.
Через несколько дней, воодушевленный удачей, он вновь берется за перо, но нет в великом князе искрометного рвения к сочинительству, не пробудились еще поэтический дар и жажда творчества, отчего он бросает начатое стихотворение после первых четырех строчек:
Когда заката наблюдаешь луч пурпурный,
Когда безоблачный вечерний небосклон
Из глубины морской прозрачней и лазурней
Как в гладком зеркале безбрежном отражен…
Лишь в 1881 году, находясь в плавании, и позже, живя в Греции у сестры Ольги, Константин Константинович почувствовал непреодолимую тягу к сочинительству. Опыты в прозе («Записки офицера») не удались, зато сестра в восторге от поэзии брата. Похвала его воодушевляет, он начинает сочинять и править стихи почти ежедневно и наконец решается через своего воспитателя Илью Александровича Зеленого под псевдонимом К.Р. (Константин Романов) отправить в «Русский вестник» три стихотворения. Увидев их напечатанными в майской книжке журнала за 1882 год, великий князь обиделся на редактора Каткова: тот бесцеремонно сократил и переделал стихи. И все же радость лицезреть свои строки напечатанными, ощутить себя поэтом, который пишет не только для себя, но и для публики, заслонили возмущение редакторским произволом. Появилось нестерпимое желание писать еще и еще.
Три стихотворения Константина Константиновича 1881 — середины 1882 годов (до приезда в Россию) можно назвать шедеврами его первого периода поэтического творчества.
Псалмопевец Давид
О, царь, скорбит душа твоя,
Томится и тоскует!
Я буду петь: пусть песнь моя
Твою печаль врачует.
Пусть звуков арфы золотой
Святое песнопенье
Утешит дух унылый твой
И облегчит мученье.
Их человек создать не мог,
Не от себя пою я:
Те песни мне внушает Бог,
Не петь их не могу я!
О, царь, ни звучный лязг мечей,
Ни юных дев лобзанья
Не заглушат тоски твоей
И жгучего страданья!
Но лишь души твоей больной
Святая песнь коснется, —
Мгновенно скорбь от песни той
Слезами изольется.
И вспрянет дух унылый твой,
О, царь, и торжествуя,
У ног твоих, властитель мой,
Пусть за тебя умру я!
Татой (близ Афин) Сентябрь 1881
О, дитя, под окошком твоим
Я тебе пропою серенаду…
Убаюкана пеньем моим,
Ты найдешь в сновиденьях отраду;
Пусть твой сон и покой
В час безмолвный ночной
Нежных звуков лелеют лобзанья!
Много горестей, много невзгод
В дольнем мире тебя ожидает;
Спи же сладко, пока нет забот,
И душа огорчений не знает,
Спи во мраке ночном
Безмятежным ты сном,
Спи, не зная земного страданья!
Пусть твой ангел-хранитель святой,
Милый друг, над тобою летает
И, лелея сон девственный твой,
Песню рая тебе напевает;
Этой песни святой
Отголосок живой
Да дарует тебе упованье!
Спи же, милая, спи, почивай
Под аккорды моей серенады!
Пусть приснится тебе светлый рай,
Преисполненный вечной отрады!
Пусть твой сон и покой
В час безмолвный ночной
Нежных звуков лелеют лобзанья!
Палермо 5 марта 1882
Под мостом вздохов проплывала
Гондола позднею порой,
И в бледном сумраке канала
Раздумье овладело мной.
Зачем таинственною сенью
Навис так мрачно этот свод?
Зачем такой зловещей тенью
Под этим мостом обдает?
Как много вздохов и стенаний,
Должно быть, в прежние года
Слыхали стены этих зданий
И эта мутная вода!
Могли б поведать эти своды,
Как в дни жестокой старины,
Бывало, оглашались воды
Паденьем тела с вышины;
И волн, и времени теченье
Спешило тело унести:
То были жертвы отомщенья
Совета Трех и Десяти…
Но не болтливы стен каменья,
Не разговорчива вода,
И лишь в одном воображенье
Встают минувшие года.
Безмолвна мраморная арка,
Безмолвен сумрачный канал…
Крылатый лев Святого Марка
Сном вековечным задремал.
Штутгарт, 4 июня 1882
Великосветская жизнь
Во всем мире не найти двух людей, живущих одинаково. У каждого свой талант, характер, темперамент, запросы. В России более других факторов влияло на судьбу человека его происхождение. Крестьянин довольствовался избой, каждодневной работой в поле и простой пищей, припрятав в кубышке на черный день несколько рублей. Рабочий городской фабрики жил не в пример вольготнее, получая в год до пятисот рублей. Если бы при таких деньгах тратиться только на хлеб (70–80 копеек за пуд) и капусту (14 рублей за бочку), можно было скопить хороший капитал за три-четыре года и стать вровень с купцами. Но одежда, квартплата, кабак и отсылка денег семье в деревню съедали надежду на будущее благополучие. Чиновник или снимал чистенькую комнатку или жил в своем доме. Все зависело от должности. Одни получали меньше фабричного рабочего, другие до пяти-десяти тысяч в год. Но деньги уплывали как сквозь пальцы, ведь запросы у должностного лица, выучившегося грамоте, особые. За сына, посещающего гимназию с полным пансионом, нужно отдать 300 рублей годовых, за пуд парной говядины — 6 рублей, а уж из-за нарядов жены и дочерей приходится вечно быть в долгах. Купец — особая статья. Один смог нажить за год сто рублей, другой — сто тысяч, а третий в одночасье обанкротился и сел в долговую яму.
