«Я уже втянулся в свое новое положение и мне без занятий скучно» (26 декабря 1883 г.).
«Мне было хорошо в карауле, я был переполнен сознанием своего долга, люди отлично знали свои обязанности, и я от них был в восторге» (26 января 1884 г.).
15 февраля (15 — любимое число!) великий князь принял Государеву роту, а Волков перешел командиром в менее привилегированную вторую роту. В новой парадной форме, увешанный русскими и иностранными орденами, высокий и стройный красавец царской крови Константан Константинович произнес перед подчиненными свою первую в жизни речь, которую накануне выучил наизусть.
— Я рад, что становлюсь командиром роты его величества. Помните, что Государева рота должна быть не только первой в полку, но первой во всей гвардии. Я уверен в вашей исправности, в вашем усердии к службе и уверен также, что, как вы служили при поручике Волкове, такими же молодцами будете служить и при мне. Постарайтесь, ребята!
Большинство мужчин дома Романовых вовсе не знали русского народа. Гораздо лучше они разбирались в простонародной жизни Парижа и Лондона, где за соседним столиком в ресторане мог очутиться мелкий чиновник и даже лакей и где из-за равенства сословий русское барство сочли бы неприличным или, в лучшем случае, — чудачеством. В России же наоборот — чудачеством считались дружеские отношения дворянина и мужика. Константину Константиновичу была предоставлена возможность увидеть хоть одним глазком и хоть чуточку понять русского мужика в образе солдата благодаря непосредственному общению с подчиненными при исполнении обыденных ротных дел.
«Стараюсь вникать в ротное хозяйство, бегаю по конюшне, по сараям» (6 марта 1884 г.).
«Квас в роте почти готов, он оказался слишком густ, так что пришлось влить в эту же бочку целых два ушата воды. В 11 часов я поспешил в хозяйственное отделение, где был назначен вклад ротных сумм, успел принять следуемые в мою роту деньги и поспел на роспуск караулов» (16 марта 1884 г.).
«Поехал в роту пораньше и вывел ее на ученье на Троицкий проспект. Волков опять помогал мне, замечая ошибки. Я начинаю привыкать с тех пор, что я начал сам учить роту. Мне кажется, что я стал к ней ближе, как будто между нами установилась более тесная, чем прежде, внутренняя связь» (24 марта 1884 г.).
«Вечером очень забавлялись с Цицовичем
[35], глядя на игры солдат. Научили их играть в кошку и мышку» (24 июня 1884 г.).
Константин Константинович, благодаря своему высокому положению, мог бы лишь изредка наезжать в полк, но он увлекся службой и не отходил от роты ни на шаг — ни на стрельбах, ни на смотрах, ни на уроках Закона Божия. Он пробует солдатскую пищу, ездит на кладбище проверять, в порядке ли могилы умерших от болезней измайловцев, читает солдатам книги (жизнеописание Суворова, сказки), занимается с неграмотными новобранцами, обучая их составлять отдельные слова: сон, нос, Бова, он… Конечно, великий князь не мог стать солдатам родным отцом, как, к примеру, артиллерийский офицер Тушин — персонаж романа Льва Толстого «Война и мир». Но это беда почти всех родовитых дворян России. По традиции их с рождения нарочито во всем пытались вырастить непохожими на русских людей других сословий. Великий князь понемногу догадывается об этой несправедливости и пытается чуточку изменить веками вскормленное разделение тех, кто равен перед Богом. Дается это ему конечно нелегко. В дни начала Великого поста 1885 года после причащения Святых Тайн он с трудом переборол свою гордыню, чтобы, по православному обычаю, попросить прощение у роты за вольно и невольно нанесенные обиды.
— Бог простит, ваше императорское высочество, — слажено отчеканили в ответ солдаты.
«Когда-то я добьюсь, что и солдаты будут видеть во мне не только начальника, но и своего человека?» (7 февраля 1884 г.).
Наивное мечтание — никогда. То, что воспитывалось веками в чистой публике, не изменишь за год-два. Попробуй-ка дворянин поговори с простолюдинами мужицким языком — отвернутся, решив, что издевается над ними. Оденься в мужицкое платье — за юродивого примут. И все же в XIX веке, во многом благодаря русской литературе, многие дворяне сделали первый шаг к сближению с простонародьем: они научились сострадать низшему сословию. Зарождалось это необычное чувство и в душе великого князя.
Жена
Брак признавался Церковью за таинство, в котором при свободном обещании женихом и невестой взаимной верности, благословляется их супружеский союз и подается благодать Божия для взаимной помощи и единодушия, для христианского воспитания детей. Но большинство русских царей не были примером для своих подданных в семейной жизни и, не боясь ни Бога, ни мнения своего Двора, нарушали обет супружеской верности.
Император Петр I откровенно насмехался над заповедью апостола Павла: «Любите своих жен, как и Христос возлюбил Церковь» (Ефес. 5, 25). Императрица Екатерина II ни только не прислушивалась к словам того же апостола: «Жены, повинуйтесь своим мужьям, как Господу» (Ефес. 5, 22), но и запятнала себя участием в убийстве мужа — российского императора Петра III. Ее единственный сын Павел I и оба внука императоры Александр I и Николай I, несмотря на внешнее благочестие, неоднократно нарушали таинство брака ради удовлетворения плотской похоти. Церковь же, подавленная царями, делала вид, что не замечает их прелюбодеяния.
Император Александр II и его братья — великие князья Константин, Владимир и Николай Николаевичи, уже никого не стесняясь, плодили детей от любовниц при живых женах. При этом они считали себя глубоко верующими, соблюдали все церковные обряды и имели в подданстве народ, в своем подавляющем большинстве свято хранивший христианские традиции семейной жизни.
Осуждать неузаконенную браком любовь — попахивает ханжеством. Еще большее ханжество превозносить как благочестивого монарха и хранителя православных обычаев, к примеру, Екатерину II, чья постель стала началом головокружительной карьеры многих вельмож.
Наконец на трон взошел император, который не давал пищи придворным языкам позлословить о настроении в царской семье — Александр III. Но его родня — дяди, братья и племянники — довели амурные похождения и супружескую неверность до правил хорошего тона.
Константин Константинович осуждал вольные нравы великих князей и был уверен, что сам никогда не изменит жене.
Кончился Великий пост 1884 года, прошла Пасхальная неделя и в Фомино воскресенье, 15 апреля (15 — любимое число!) в церкви Зимнего дворца состоялось бракосочетание великого князя Константина Константиновича и принцессы Элизабет фон Саксен-Альтенбургской, которую в России стали величать по ее отцу Елизаветой Маврикиевной.
«Началось богослужение. 0[тец] Янышев венчал нас. Я внимательно следил за ходом службы, стоял смирно, часто крестился и горячо молился. Она тоже крестилась часто, но неправильно, как католички. Вот нам дали кольца. 0[тец] Янышев обращался к Елизавете по-немецки, чем она была очень тронута. Шафера сперва были Митя и Петюша
[36]. Митя по моей просьбе надел на меня венец, а потом держал его над головой. После слов: «Господи, Боже наш, славою и честию венчай я», — я видел уже в Елизавете свою жену, которая дана мне навеки, которую я должен любить, беречь, холить, ласкать… Из церкви мы пошли тем же порядком в Александровскую залу, где пастор обвенчал нас по-лютерански. Он говорил недурно, но я чувствовал себя обвенчанным в церкви и не нуждался во вторичном венчании» (15 апреля 1884 г.).
