Эти милые две буквы,
Что два яркие огня,
В тьме осенней, в бездорожье
Манят издали меня.
Зажжены они в воротах,
Что в чудесный мир ведут,
Мир, где только гости с неба,
Духи чистые живут.
Майков теперь частый гость в Мраморном дворце, на «Измайловских досугах». Константин Константинович и сам не стесняется заходить к седовласому поэту в его квартиру на Большой Садовой улице. Увлеченные творчеством друг друга, они не только делятся замыслами и декламируют недавно написанное, но и обмениваются стихотворными посланиями.
К.Р. — Майкову
В ответ на его письмо с новыми стихотворениями 23 февраля 1887 г.
Опять твое раздалось пенье,
Опять звучит нам песнь твоя!
К ней, очарован, в восхищенье
Опять прислушиваюсь я.
Забыта вновь юдоль земная,
Я будто слышу твой призыв,
И, словно крылья расправляя,
Вмиг встрепенувшись и ожив,
Душа и просится, и рвется
В те неземные высоты,
Откуда голос твой несется
Туда, откуда манишь ты.
О, пой нам! Пой не умолкая
С той высоты, чтоб и опять
Я в этой дивной песне рая
Мог вдохновенье почерпать.
Майков — К.Р.
27 февраля 1887 г.
Зачем смущать меня под старость!
Уж на покой я собрался,
Убрал поля, срубил леса.
И если новая где радость
От старых тянется корней,
То это — бедные побеги,
В которых нет уж прежних дней
Ни величавости, ни неги…
Даль безграничная кругом
И, прежде скрытое листвою,
Одно лишь небо надо мною
В безмолвном торжестве своем…
И вот — нежданно, к нелюдиму, —
Ваш стих является ко мне
И дразнит старого, как в зиму,
Воспоминанье о весне…
Был очарован Аполлон Николаевич и второй книгой великого князя. В свою очередь Константин Константинович часто рассуждает о поэзии Майкова, вдумчиво анализирует почти каждый его новый стих:
«В воскресенье 17 января Майков прислал мне новое, только что им написанное стихотворение «Аскет, спасавшийся в пустыне», прося меня дать о нем чистосердечный отзыв. Мне было очень лестно желание маститого, заслуженного поэта знать мое мнение; он называл меня экспертом, что пощекотало мое самолюбие. И я ответил ему откровенно, высказав, что мне не понравилось. В общем, стихотворение чудесное. Но, бывало, стихи Фета, так сказать, жгли меня восторгом, а тут я любуюсь спокойно. Не оттого ли, что Фет чувствовал, а Майков размышляет? А в лирике, кажется мне, надо именно более чувствовать, чем думать» (21 января 1893 г.).
Как и в случае с Фетом, дружбу с Майковым прервала только смерть последнего.
«Вот и еще большая для меня потеря — он был главным моим советником и учителем в деле поэзии» (8 марта 1897 г.).
Иван Гончаров
Великий князь Константин Николаевич, создавший один из интереснейших журналов — «Морской сборник», предоставил в 1855 году его страницы для очерков Ивана Гончарова «Фрегат “Паллада”», а осенью 1873 года пригласил уже маститого писателя преподавать словесность своим детям. Юный Константин Константинович не столько впитывал знания на уроках Ивана Александровича, сколько влюбился в него, как автора замечательных романов «Обыкновенная история», «Обломов» и «Обрыв». Гончаров вскоре бросил преподавательскую деятельность, но продолжал поддерживать знакомство с семьей Константина Николаевича. Ивану Александровичу, преклоняясь перед его ясным умом и выдающимся творчеством, решил послать на суд свои первые стихотворения в начале 1884 года Константин Константинович.
«Первые стыдливые звуки молодой лиры, — отвечал семидесятидвухлетний писатель, — всегда трогательны, когда они искренни, т. е. когда пером водит не одно юношеское самолюбие, а просятся наружу сердце, душа, мысль. Такое трогательное впечатление производит букет стихотворений, записанных в книжке при сем возвращаемой».
Великий князь ожидал больших похвал, ведь почти все его окружение уверяло, что он — первостатейный поэт. И все же благожелательный, хоть несколько суховатый и даже высокомерный отзыв всеми почитаемого писателя значил больше, чем экзальтированный поток слов великосветских дам.
Константин Константинович стал чаще приглашать Гончарова в Мраморный дворец, чтобы поговорить с ним о литературе и дать для критического разбора свои новые произведения. Правда, оценки часто оказывались жесткими и нелицеприятными. О драматическом стихотворном отрывке «Возрожденный Манфред»
[43] в марте 1885 года Гончаров высказался неодобрительно: «Извините, если скажу, что этот этюд — есть плод более ума, нежели сердца и фантазии, хотя в нем и звучит (отчасти) искренность и та наивность, какую видишь на лицах молящихся фигур Перуджини
[44]».
И это после того, как «Возрожденного Манфреда» зачарованно слушали офицеры на «Измайловском досуге»!
Наконец настал главный экзамен: Гончарову послана для оценки первая книга. Выше других стихотворений писатель оценил посвященные армейской жизни: «Письмо из-за границы», «Из лагерных заметок» и «Умер».
«Это три перла Вашей юной музы, и что в них, таких маленьких вещах, заключено, сжато — больше признаков серьезного таланта, нежели во всем, что Вами написано, переведено и переложено прежде… Почему? Потому что эти очерки взяты из вашей собственной личной жизни и взяты прямо, непосредственно».
Уже больной и замкнувшийся в себе писатель не в силах оказался оценить и полюбить лирику К.Р., не заметил прекрасных стихотворений, как, например, «Уж гасли в комнате огни…» или «Отдохни». В то же время он хвалит длинное рифмованное послание измайловцам «Письмо из-за границы», хоть в меру патриотическое, но насквозь пронизанное прозаизмами и нелепым подражанием народной поэзии. Скорее, оно — одно из самых слабых в сборнике. Вот его начало:
Гей, измайловцы лихие,
Скоро ль вас увижу я?
Стосковалась по России
И по вас душа моя.
Надоело за границей
Киснуть по чужим краям;
Обернуться бы мне птицей
Да лететь скорее к вам!
Но на родину покуда
Не пускают доктора:
Все проклятая простуда!..
Чем дальше читаешь эти бодренькие вирши, тем удивительнее становится, что они могли заинтересовать кого-нибудь, кроме измайловцев, чьи имена автор упоминает в последующих строчках. Впрочем, автора «Обломова» вряд ли можно назвать искушенным ценителем поэзии: он из современников признавал лишь творчество графа А. А. Голенищева-Кутузова.
