Правда, третья часть «Братьев Карамазовых» («Алеша», «Митя» и «Предварительное следствие») остудила пыл, показалась скучноватой.
«Есть блестящие места, но первые части лучше» (11 ноября 1879 г.).
Великий князь при каждом удобном случае старается пригласить Достоевского к себе в гости и впитывает его зрелые и страстные размышления, хоть ему не всегда по силам разобраться в них. Особенно много размышляет о творчестве русского писателя и пророка Константин Константинович в жуткие годы террора 1879–1881 годов, когда сердца и мысли многих людей ожесточились до крайней степени.
«Я люблю Достоевского за его чистое детское сердце, за глубокую веру и наблюдательный ум. Кроме того, в нем есть что-то таинственное, он постиг что-то, чего мы не знаем» (26 февраля 1880 г.).
К сожалению, дальнее плавание разлучило великого князя с его наставником, который умел неординарно ответить на вопросы, возникавшие чуть ли не ежедневно у начавшего постигать жизнь Константина Константиновича. По возвращении он мог только посетить могилу Достоевского. Но остались книги. Константин Константинович залпом проглатывает «Дневник писателя», «Двойник», «Честный вор», «Дядюшкин сон», «Маленький герой», «Записки из Мертвого дома». Следом вдруг начинает перечитывать «Идиота» на французском языке, читать вслух жене «Братьев Карамазовых» на немецком языке.
Книги Достоевского и воспоминания от встреч с ним не покидали Константина Константиновича никогда.
«Мало мыслителей, которые бы приходились мне так по душе, как Достоевский» (14 февраля 1894 г.).
«Отчего это у Достоевского всегда выводятся люди не как все, а какие-то необыкновенные, не то больные, не то сумасшедшие, а вместе с тем их чувства и мысли так нам знакомы и близки?» (19 февраля 1894 г.).
«Начал читать творения св. Тихона Задонского. Помню, как покойный Ф. М. Достоевский напал на кого-то в свете за незнакомство с писаниями этого святителя» (20 марта 1896 г.).
Может быть, особая любовь к творчеству Достоевского объясняется тем, что сам великий князь характером был схож с одним из любимейших персонажей писателя — князем Мышкиным?..
Яков Полонский
Узнав, что великий князь пописывает стихи, поэт Яков Петрович Полонский зашел как-то в Мраморный дворец, расписался в книге визитов и просил передать хозяину первый том нового издания своей поэзии. Константин Константинович решил познакомиться и с этим стареющим поэтом, пригласив его на обед. Завязалось знакомство, которое, правда, не перешло в восторженную дружбу, как с Афанасием Фетом или Аполлоном Майковым.
В начале 1887 года Полонский написал великому князю длинное письмо, рассказав, как кто-то ему назвал Константина Константиновича дилетантом, вторым из царского рода, после Екатерины II, занимающимся литературой, чтобы убежать от скуки. Полонский заверял, что он бросился в спор, доказывая, что великий князь — настоящий поэт.
«Это письмо согрело меня и обрадовало» (21 января 1887 г.).
Константин Константинович тотчас послал угодливому поэту свою первую книгу.
«В вашей книге много прекрасных стихотворений, если даже и приложить к ним мерку моего идеала, — писал в ответ Полонский. — Но немало и таких, которые никак не могут вполне удовлетворить меня, кажутся экспромтами или набросками, без отделки».
Яков Петрович особо похвалил «Псалмопевца Давида», «Из Апокалипсиса» и еще несколько стихотворений.
Тут как раз подоспел подходящий случай поблагодарить автора доброжелательного разбора книги.
К.Р. — Полонскому
на пятидесятилетие его писательской деятельности 10 апреля 1887 года
Незабвенных поэтов бессмертную лиру
Унаследовал ты, о певец!
Ты ревниво и свято сберег ее миру
И стяжал себе славы венец.
В чудных струнах будила волшебные звуки
Вдохновенная песня твоя,
То врачуя сердец сокровенные муки,
То веселье и радость лия.
Лишь во имя того, что светло и правдиво,
Что волнует восторгами грудь,
Лишь во имя добра ты всю жизнь терпеливо
Свой тернистый прокладывал путь.
И за то, что завет тех певцов незабвенных
Ты исполнил, трудясь и любя,
Никогда в песнопеньях твоих вдохновенных
Не забудет отчизна тебя.
Старый и уже мало кем замечаемый поэт был несказанно рад вниманию к себе столь сиятельной особы.
Полонский — К.Р.
26 апреля 1887 года
Ни поздних лавров я, ни блеска тех сует,
Что шевелят задор мечты славолюбивой,
Не ждал и не просил, как вдруг на склоне лет
Привиделся мне сон сомнительно счастливый.
Приснилось, будто бы для праздничных похвал
Меня поставили на шаткий пьедестал
И я, как на волне случайных чувств и мнений,
Нежданно поднятый на несколько мгновений
Невольно с вышины своих смятенных дум
Рукоплесканий слышу шум,
И слышу голоса крикливых вдохновений,
Рифмованных похвал и дружных поздравлений…
Не ждал я, трепетный, что новая волна
Нахлынет и меня пробудет ото сна.
Что, если мне ни свет лукавый,
Ни новые мои знакомцы не простят
Сна, подаренного мне мимолетной славой,
И отомстят?..
Пускай! Что б ни было, на склоне трудных лет
Мне — старому певцу — от нужд, забот, страданий,
От тайных разочарований,
Наивных сплетен и завистливых клевет
Не слава будет обороной,
А будет светом и отрадой та хвала,
Что в юбилейный день без шума вдруг вошла
Ко мне с твоим письмом под золотой короной…
Завязалась переписка. Великий князь более внимательно изучает поэзию Полонского, разучивает наизусть наиболее понравившиеся его стихотворения и декламирует их на «Измайловских досугах». Следуя советам друживших между собой Фета и Полонского, он пробует писать о военной жизни не столь многословно, как прежде, для чего использует форму сонета.
Время от времени молодой и старый поэты встречаются и беседуют о творчестве друг друга.
«К завтраку приходил Я. П. Полонский. Накануне он мне прислал новое стихотворение «Ничто». В нем он выражает свой ужас перед возможностью этого «ничто» и обращается затем к Богу с молитвой, чтобы не подвергнуться уничтожению. За завтраком я спорил с Полонским, по-моему, в его стихах противоречие: если признать «ничто», то нечего обращаться к Богу, т. к. эти два понятия взаимно исключают друг друга» (30 марта 1893 г.).
