* * *
— У японцев, кажется, чешутся руки.
— Погодите, зачешутся и затылки.
* * *
Пессимист. Однако, японцам не везет — за одну неделю четыре военных судна взлетели на воздух.
Оптимист. Пустяки!
Пессимист. Как пустяки?
Оптимист. Да ведь скоро и сама Япония взлетит на воздух, так не все ли равно, меньше или больше у нее на четыре судна!
«Витте уверен в нашей победе, убежден, что мы наголову поколотим японцев» (26 февраля 1904 г.).
Когда русские войска стали сдавать город за городом, командующий Маньчжурской армией Куропаткин горделиво доносил Николаю II: «Наши отступают с песнями».
Скоро все больше соотечественников стали убеждаться, что военная мощь России иллюзорна.
«Наш флот несравненно слабее японского, а за приблизительно восемь месяцев, что тянется война, у нас ничего не сделано, чтобы его увеличить, даже некоторые верфи пустуют» (10 сентября 1904 г.).
Единственное, на что оставалось уповать, на русского мужика в военной форме, что он и дальше, как на «Варяге», будет стоять насмерть.
«Разве русские сдаются? Всем погибнуть, но не сдаваться» (21 декабря 1904 г.).
Эти негуманные по отношению к русскому солдату слова Константин Константинович записал, когда прочитал сообщение о сдаче Порт-Артура. Но двумя днями позже, когда он узнал подробности, его геройский пыл поостыл.
«Как громом ошеломила меня весть о сдаче Порт-Артура. У его защитников не оставалось снарядов, все больны цингой и тифом, раненых бездна, японские снаряды попадали в госпитали и ранили уже раненых. Мы взорвали форты и суда в порту. Это второй Севастополь и ровно через пятьдесят лет» (23 февраля 1905 г.).
А как было поэтично думать о защитниках горы-крепости две недели назад, когда не знал об этой сдаче, которая оскорбила высшее петербургское общество.
Среди громов и молний бури бренной
Твердыни вы незыблемый оплот.
Смерть, в очи вам глядяся непрестанно,
Борцам венцы бессмертия плетет.
О, страстотерпцы! Мукой несказанной
Запечетлен осады грозный год…
За ужасы лишений и невзгод
Блеснет ли вам свободы день желанный?
Вы претерпеть готовы до конца;
Богатырей в вас ожили сердца
С их мужеством, отвагою и рвеньем.
России слава, гордость и любовь,
За подвиг ваш, страдания и кровь
Мы скорбью платим вам и восхищеньем.
Теперь платили презреньем. Мучительно хотелось патриотам в Петербурге, чтобы все — и больные, и раненые порт-артуровцы — погибли, как матросы «Варяга», «Корейца», «Стерегущего». Это вечное наше хамство — во имя иллюзорного понятия «родина» распоряжаться чужими жизнями: «Всем погибнуть, но не сдаваться».
После множества поражений лишь уверенность в победе Николая II поддерживала в доверчивых обывателях искру надежды на успех. Государь обнадеживал 1 января 1905 года: «Со всей Россией верю, что настанет час нашей победы, и что Господь Бог благословит дорогие МНЕ войска и флот дружным натиском сломить врага и поддержать честь и славу нашей Родины».
Как бы в насмешку над военной тактикой и стратегией русские флотоводцы приурочили бой с японскими эскадрами к годовщине коронации Николая II,
[109] и русский флот был полностью разгромлен. Теперь уже почти все здравомыслящие люди поняли, что война позорно проиграна. Константин Константинович принадлежал к меньшинству, ибо с детства был приучен, что русские всегда побеждают и Россию все боятся. Он смотрел на мир глазами человека, который желаемое выдает за действительность, не понимая истинного положения дел.
«В России одни кричат о необходимости кончить войну, другие настаивают на ее продолжении. Я принадлежу к последним» (27 мая 1905 г.).
«Мир не только не радует, но как будто даже пугает» (17 августа 1905 г.).
«Государь, посылая Витте в Америку для переговоров о мире с японскими уполномоченными, был настолько уверен в неприемлемости наших условий, что не допускал и мысли о возможности мира. Но когда Япония приняла наши условия, ничего более не оставалось, как заключить мир. Итак, Государь неожиданным образом попался и теперь, по выражению Оли
[110], видевшей Его и Императрицу Александру Федоровну в Петергофе, они точно в воду опущенные. Наша действующая армия все увеличивается, становится значительно сильнее японской и готова к бою. Япония нуждается в деньгах, и теперь, когда военное счастье наконец могло бы нам улыбнуться, вдруг мир» (22 августа 1905 г.).
Лишь спустя четыре года, посетив Дальний Восток, Константин Константинович стал догадываться, что этот благословенный край страдает не от близости враждебной Японии, а от бездумного, жесткого управления из равнодушного к далекой провинции Петербурга.
Первая русская революция
Либерал, по толкованию Владимира Даля, — «политический вольнодумец, мыслящий или действующий вольно, желающий больше свободы народа и самоуправления». В русском языке это слово появилось в 1820-х годах, и одни его воспринимали как бранное, другие как похвальное.
Долгое время в России либералов именовали интеллигенцией. Но когда левое крыло интеллигенции превратились в революционеров, марксистов, зачинщиков беспорядков, правое крыло под именем «либералов» зачислили в стан консерваторов, хотя эти два понятия почти противостояли друг другу.
Либералы во все времена могли оставаться верными слугами самодержавия, монархистами, но мечтать об уступках правительства народу в деле самоуправления сел, городов, губерний. Недаром же к их числу не без основания относили великого князя Константина Николаевича и его окружение.
Но был ли либералом его сын Константин Константинович? В таком случае он должен был хоть в малой степени желать ослабления абсолютного самодержавия, участия в государственном управлении выборных лиц. Ничего подобного, за исключение минутных порывов, за августейшим поэтом не числилось. Он был самым что ни на есть консервативным монархистом, но человеком думающим, который воспринимал конкретное событие не по велению царских или партийных взглядов, а по складу своей души и разуму.
«Поговорили
[111] о происходивших в Москве и особенно в Петербурге 6 марта крупных студенческих беспорядках и безобразиях. Мы тщетно стараемся справиться с грустными последствиями, ничего пока не сделав для устранения вызывающих их причин. Нами создано целое море учащейся молодежи, не огражденное никакими берегами, плотинами и преградами внутреннего распорядка. Неудивительно, что это море волнуется» (8 марта 1901 г.).
