Работа стала понемногу продвигаться.
«Мне кажется, что задуманная евангельская драма постепенно зреет в голове. Говорю «кажется», боясь, что ничего не выйдет. Во время обедни поминутно от молитвы переходил к обдумыванию плана» (12 апреля 1909 г.).
«В первые два дня наступившего года подвинул немного «Царя Иудейского». Но очень опасаюсь, что это будет слабое, неудачное произведение» (2 января 1910 г.).
«Помаленьку двигаю свою евангельскую драму» (7 апреля 1911 г.).
Для продолжения работы не хватает знаний, и Константин Константинович берется за исторические исследования: «Гражданское положение женщины» Поля Жида, «Археология истории отражений Господа Иисуса Христа» Н. Макковейского, «Иудейские древности» Иосифа Флавия, «Жизнь двенадцати цезарей» Светония, «Анналы» Тацита, исторический роман «Царь из дома Давида» английского епископа Ингрэма.
Долгая болезнь дала возможность избавиться от великосветской суеты и полностью погрузиться в творчество. К марту 1912 года три действия уже готовы, и Константин Константинович спешит отослать их для отзыва А. Ф. Кони. Тот не замедлил с ответом: «Вчера мог дать себе отдых и наслаждение за чтением милых драгоценных синих тетрадок. Что сказать о содержании? Все в нем прекрасно: и трогательная идиллия двух простых любящих сердец, вплетенная в вековечную трагедию, и тонкие психологические черты в образе Пилата, и удивительно выдержанное отсутствие Христа при его осязательном присутствии
[126] на каждой странице, и непрерывное действие, развивающееся естественно и жизненно. Конец третьего действия написан так, что его невозможно читать без волнения и слез».
В Страстную пятницу 23 марта 1912 года Константин Константинович заканчивает сцену в доме Пилата, происходящую в то время, когда Спаситель умирает на кресте. В первых числах апреля драма вчерне завершена.
«Известие о воскресении Христа сочинял со слезами восторга» (6 апреля 1912 г.).
Великий князь переписывает свой сокровенный труд, читает его гостям и страстно мечтает поставить «Царя Иудейского» в театре.
«Многие, особенно дамы, высказывали, что едва ли драму допустят на сцену, слишком осязательна близость, хотя и незримая, Христа Спасителя» (14 апреля 1912 г.).
«Хотя я предоставил в волю Божью судьбу моей драмы с появлением или непоявлением ее на русской сцене, однако нет-нет, а все придумываю доводы, чтобы опровергнуть запрещение Синода ставить ее. А запрещение почти несомненно, как пишет мне обер-прокурор Синода Саблер, который уже внес рукопись в духовную цензуру и внесет потом в Синод» (31 мая 1912 г.).
Опасения были не напрасны. Святейший Синод разрешил печатать «Царя Иудейского» отдельной книгой, но постановку запретил, так как «благотворное влияние драмы будет с излишком покрыто несомненным вредом». Объяснили свое решение церковные пастыри тем, что играть в драме могли бы лишь духовные лица, а не профессиональные лицедеи, которые не в силах передать возвышенный характер великих событий. Расстроенный Константин Константинович написал письмо Николаю II, отдыхавшему в Беловежской пуще, умоляя разрешить поставить драму если не на публичной сцене, то хотя бы в Эрмитажном или Китайском императорском театре. Полтора месяца спустя он получил ответ:
«Дорогой Костя.
Давно уже собирался тебе написать после прочтения вслух Алике твоей драмы «Царь Иудейский».
Она произвела на нас весьма глубокое впечатление — у меня не раз навертывались слезы и щемило в горле. Я уверен, что видеть твою драму на сцене; слышать в красивой перефразировке то, что каждый знает из Евангелия, — все это должно вызвать в зрителе прямо потрясающее чувство. Поэтому я всецело разделяю мнение Св. Синода о недопустимости постановки ее на публичной сцене. Но двери Эрмитажного или Китайского театров могут быть ей открыты для исполнения участниками «Измайловских Досугов». Я высказал в разговоре с твоей женой, что при чтении твоей драмы кроме тех высоких чувств, которые она вызывает, у меня вскипела злоба на евреев, распявших Христа. Думаю, что у простого русского человека возникло бы то же самое чувство, если бы он увидел драму на сцене, отсюда до возможности погрома недалеко. Вот впечатления, навеянные силою драматизма и художественности твоего последнего произведения».
Константин Константинович как одержимый начинает репетировать «Царя Иудейского» с измайловскими офицерами и несколькими приглашенными артистами. Себе великий князь выбрал роль Иосифа Аримофейского, снявшего тело Спасителя с креста и положившего Его в высеченный для себя в скале гроб. Иоанну, жену домоуправителя Ирода, играла артистка Александрийского театра Ведринская, Понтия Пилата — бывший измайловец А. А. Геркен.
Написавший музыку к драме композитор А. К. Глазунов признавался: «Вдохновенные строки «Царя Иудейского» не раз подымали мою энергию, не раз вдохновляли меня на работу в те минуты, когда я чувствовал упадок настроения. Я пережил и перечувствовал каждую строчку, каждое слово «царя Иудейского», и редко когда мне удавалось писать так легко и свободно, черпая свое вдохновение всецело от произведения».
То болезнь Константина Константиновича, то цесаревича Алексея Николаевича, то другие причины задерживали постановку. Это пошло во благо: великий князь сокращал и правил текст, чтобы усилить сценическое восприятие драмы.
В конце 1913 года начались репетиции на сцене Эрмитажного театра Зимнего дворца. Здесь же 11 января 1914 года состоялась премьера. На ней присутствовал командир Отдельного корпуса жандармов В. Ф. Джунковский, оставивший вспоминания об этом знаменательном событии:
«Среди приглашенных преобладали военные, но было и много лиц высшей администрации и представителей мира искусства и литературы. В числе исполнителей был великий князь Константин Константинович — автор пьесы — в роли Иосифа Аримофейского, князья Константин и Игорь Константиновичи, некоторые артисты с. — петербургских театров и офицеры лейб-гвардии Измайловского полка.
Не без волнения и какого-то внутреннего страха, не совершаю ли я что-то антирелигиозное, идя смотреть эту пьесу из жизни Спасителя, поехал я на этот спектакль. К счастью, когда открылся занавес, мои сомнения за содержание драмы-мистерии, по мере хода действия этой трагедии, явившейся плодом искренней веры, постепенно рассеялись. Местами трагедия даже высоко поднимала религиозное настроение, вызывая благоговейное чувство. Поставлена она была с огромной роскошью, строго исторически, костюмы, грим, все было выдержано. Особенно хороша была постановка в 4 акте, изображавшая сад Иосифа Аримофейского.
Я вернулся домой под сильным впечатлением и не пожалел, что присутствовал на этом представлении. Но в то же время, я не мог не сознавать, что если б эта трагедия была поставлена в другой обстановке, в обыкновенном общественном театре с заурядными актерами и для платной публики, трудно было бы сохранить то религиозное чувство, которое не покидало присутствовавших в зале Эрмитажного театра и заставляло смотреть пьесу именно с этим чувством».
