Официант принял у них заказ. Лейтенант на хорошем французском заказал себе boeuf bourguignonne. Лоренцо Дюфо выразительно поднял вверх три пальца.
– А нам – по стейку с frites, – очень четко произнес он. – Только хорошо прожарить. – Он повернулся ко мне. – Они тут уже усвоили наши уроки.
К ним подошел метрдотель и начал что-то тараторить лейтенанту Доусону на французском.
– Lentement, – сказал лейтенант Доусон. – Je ne comprend français vite
[184]. – Затем он обратился ко мне. – Стоит им сказать пару слов на их языке, и они уже считают тебя великим специалистом. А вы говорите по-французски?
– Живу тут шесть лет. Действительно, давайте я попробую. Monsieur, – сказала я метрдотелю, – voulez vous mon assistance?
[185]
– Ну, это я тоже понимаю, – заметил Доусон.
Метрдотель обрушил на меня поток слов, перемежающийся всякими жестами и пожиманием плечами, пока я не остановила его:
– D’accord
[186]. – Я повернулась к солдатам. – Он хочет узнать, нет ли среди вас музыканта, который умеет играть «горячий джаз».
– Жаль, что это не про меня, – сказал Дюфо. – Если бы я умел играть на трубе, мне бы до конца жизни не пришлось покупать выпивку в Париже. У меня есть один приятель-музыкант из Нового Орлеана по имени Банерис. Он давно живет здесь и считает, что попал в рай, причем для этого даже не пришлось умирать. Скажите менеджеру, что музыкантов среди нас нет, зато есть приличный певец. – Он повернулся к парню, который до этого не проронил ни слова. – Давай, Бен, поднимайся.
Последовали долгие уговоры, но в конце концов рядовой Бен Гаррисон, самый молодой из всех, поднялся и направился к сцене, где что-то сказал главному музыканту.
– Хорошо, ребята, это наш американский хит, – заявил он с эстрады и начал петь без аккомпанемента: – «Ну и как вы теперь удержите их на ферме, после того как они повидали Париж?»
Из всего этого толпа поняла только «Париж», но оркестр подхватил ритм, и Бен начал вставлять в такт мелодии произвольные слоги.
– Это называется «скат»
[187], – объяснил мне Лоренцо Дюфо, пока толпа аплодировала.
Я наклонилась к лейтенанту Доусону.
– А в этой песне задается хороший вопрос, – заметила я.
Он кивнул.
– Теперь они уже не будут простыми деревенскими парнями с фермы, – ответил он. – После такого трудно удержать кого-то в приниженном состоянии.
Он указал на рядового Гаррисона, который пожимал руки посетителям, возвращаясь к нашему столику.
– Относитесь к человеку по-человечески, и он это уже вряд ли забудет.
– Вы заслужили это право, лейтенант, – вставил Джим Грэхем.
– Лейтенант, – повторила за ним Маргарет.
– И не просто лейтенант, – добавил Грэхем, – а хороший лейтенант. Намного лучше, чем… В общем, мы бы не отказались, чтобы среди командного состава было больше наших.
– Я недавно встречалась с командой ирландских солдат, которые жаловались на то же самое. Только с четвертой попытки к ним в подразделение попал офицер, который не относился к ним как к просто строптивым «Микам», – рассказала я.
– Наши люди нормально ладили с офицерами-французами на фронте, но служить под командованьем белых американцев… Господи, эти относились к нам ужасно предвзято, – сказал сержант Дюфо.
– Во время Гражданской войны мой отец служил в Ирландском легионе, – вспомнила я. – У них все офицеры тоже были ирландцами, но другим ирландским отрядам, которыми командовали янки, доставалось крепко.
– Мой отец тоже воевал в гражданскую войну, – отозвался Дюфо. – Думал, ему медаль дадут за это. Но так и не дали.
– А французы наградили нас, темнокожих американских солдат, «солдат-бизонов», как нас еще называют, крестом «За боевые заслуги», – похвастался Бен Гаррисон.
– Здорово. Поздравляю, – ответила я.
– Армия дала мне все, что я хотел, – рассуждал лейтенант Доусон. – Демобилизацию и билет домой.
Остальные мужчины согласно кивнули.
– А нет искушения остаться в Париже? – полюбопытствовала я.
– Это очень красивый город, – сказал Дюфо. – И народ приветливый, настоящие хорошие люди. Еда тоже классная. Но Чикаго – мой дом, и я скучаю по нему. Мои родные считают дни до моего возвращения.
– Мои тоже, – кивнул Грэхем. – Хотя я, возможно, и не останусь жить в Южной Каролине. Никогда не любил большие города, но после Парижа попробую, наверное, переехать в Нью-Йорк.
– Гарлем, США, – вставил слово Гаррисон. – В нашей части было много ребят оттуда. Можно было у них порасспросить.
– Это не для меня, – покачал головой лейтенант Доусон. – Нью-Йорк слишком большой. И не сравнится с Саутсайдом в Чикаго. – Он показал нам на французских музыкантов. – Вот там у нас можно услышать и настоящий «горячий джаз», и блюз.
– Вам нравится блюз? – удивился Дюфо. – Образованному человеку вроде вас? Вы ведь в колледже учились.
– Я родился не в колледже. А мой дед играл на гитаре блюз.
– А петь он мог? Все эти штучки – хрипеть, завывать, скакать, как это делают у нас в дешевых закусочных? – не унимался Дюфо.
– Думаю, что мог, но потом он женился на моей бабушке, дочке проповедника, и переехал в Чикаго, после чего мы стали уважаемыми людьми, регулярно посещающими церковь, – сказал лейтенант Доусон.
– Кружевные занавески на окнах, – вставила я.
– О да, – усмехнулся он. – И занавески, и пианино в гостиной. А меня отдали в колледж Фиска, потом – на юридический факультет.
– Тут вы обошли нас, Келли, – призналась я. – До колледжа мы еще не дошли. Хотя мой кузен Эд стал инженером, просто посещая по вечерам библиотеку.
О господи, ну зачем я это сказала? Да еще и представилась своим настоящим именем. Мне было все сложнее делать вид, что я умерла. Это как-то неправильно. Но Эда он все равно не знал. Однако тут Доусон неожиданно оживился:
– Эд? Эд Келли? Из Брайтон-парка? Он еще на канале работал, такой высокий рыжеволосый парень?
– Да, это он, – упавшим голосом подтвердила я.
– Боксер?
– Верно.
– Мой личный враг, – вдруг подытожил он.
– Что, простите?
Он засмеялся.
