И вот в начале декабря Мэй с криками ворвалась в небольшую комнатку в Ирландском колледже, которая была отдана под штаб приближающегося слета.
– Все получилось, дело сделано! Договор подписан! Мы свободны!
Я вскочила и горячо обняла ее.
– Свобода, – произнесли мы хором. – Свобода, свобода.
Снова единая нация.
Во второй половине дня я предложила герцогине включить в программу выступление профессора Кили. Она согласилась. Я написала Мод, а к письму приложила деньги на проезд для Питера. Я попросила Мод связаться с ним через Сирила или Мауру О’Коннор. Я еще попросила ее саму приехать заранее, чтобы отметить Nollaig na mBan и многое другое.
Однако ответ пришел странный. «Я всю жизнь сражалась за Республику Ирландия. И поэтому не приемлю полумер, как не приемлет их любой настоящий патриот, каковым является Питер Кили», – написала Мод. И что это должно было означать?
Мэй рассказала мне, что договор этот становится очень многим поперек горла. Король Англии по-прежнему остается главой государства, а Ирландия – доминионом и членом Содружества, причем избранные члены ирландского парламента должны присягнуть на верность королю. Однако, как пояснила Мэй, «все это только на словах». За окном была первая неделя января, и мы с ней сидели в нашем маленьком офисе.
– Верно, – согласилась я. – Нужно скрестить за это пальцы.
– Коллинз заявил, что свободы мы не получили, зато получили условия для достижения свободы. Что нужно двигаться постепенно, шаг за шагом, – продолжила Мэй. – И это лучше, чем если бы «черно-коричневые» продолжали жечь дома вокруг нас. А что до Севера… Мик уже переправляет туда винтовки.
Родной для Мэй Тирон был отрезан и стал частью Северной Ирландии, нового государства, где большинство – протестанты. И оно останется в составе Британии. Унионистским.
– Но мы ведь маленький остров, – сказала Мэй. – Нас нельзя делить подобным образом.
– Дом, разделившийся сам в себе, не устоит, – согласилась я.
– А можно узнать, кто это сказал? Не Дев, случайно?
– Сказал это Авраам Линкольн, и говорил он о нашей Гражданской войне, – ответила я.
– Ради бога, Нора, даже не произносите этих ужасных слов, – взволнованно отреагировала она. – Мы не можем допустить у себя гражданскую войну, хотя если Дев подталкивает… – Она посмотрела на меня. – Вы ведь знаете, кто такой Дев?
– Конечно, – кивнула я. – Имон де Валера. Что вы в самом деле, Мэй? Может, я и американка, но не полная же идиотка. К тому же он тоже гражданин Соединенных Штатов.
– Когда де Валера был в тюрьме и Коллинз помог ему оттуда выбраться, де Валера стал президентом нашего нового государства. А сейчас он выступает против договора, – сказала Мэй.
Когда Мэй пришла на работу через несколько дней, глаза у нее были красные.
– Вы плакали? – встревожилась я.
– Де Валера в знак протеста вышел из правительства. Заявил, что Коллинз предал Республику. И это плохо, Нора. Наша страна разрывается на части.
«Не самое удачное время для проведения Слета единства», – подумала я.
Глава 28
Январь, 1922
– Я вот думаю, приедет ли Питер? – спросила я у Сирила, когда мы с Мэй шли за ним через фойе «Гранд Отеля».
Сегодня вечером состоится открытие Слета ирландской нации.
– С обеих сторон будут только большие шишки, – сказал он.
– Майкл Коллинз и правительство выбрали четверых кандидатов и попросили Дева как главу оппозиции тоже прислать четверых. В их число вошли графиня Маркевич и Мэри Максуини, – рассказала Мэй.
Все женщины в Дойле проголосовали против договора и вместе с де Валера вышли из его состава, что казалось мне ошибкой. Что было бы, например, если бы олдермен в Чикаго покинул городской совет, если бы голосование оказалось не в его пользу?
И все-таки Сирил полагал, что противоборствующие стороны попытаются использовать Слет нации, чтобы заключить сделку.
– Будет много причитаний и топанья ногами, но потом Мик и Дев выработают какое-то общее решение. Должны выработать, – считал Сирил.
Мы присоединились к толпе делегатов, которые двигались в сторону танцевального зала. В основном это были мужчины, но среди них и немало женщин. Каждая группа собиралась под одним из примерно дюжины флагов. Я увидела Австралию, Аргентину, Бразилию, Канаду, Чили и даже Тасманию. Представлены также были Южная Африка, Индия, Франция, разумеется, Швейцария, Германия, Италия, Португалия и Испания. Большие толпы собрались около стягов Англии и Шотландии, и почти столько же делегатов было от Соединенных Штатов. В их секции написанные от руки таблички выделяли Нью-Йорк, Бостон, Филадельфию и Сан-Франциско. А вот и табличка Чикаго, вокруг которой собралось с десяток человек. Слава богу, я никого из них не узнала. Я отправилась в сторону танцевального зала и нашла графиню с герцогиней.
Мы соорудили нечто вроде трона для О’Доннелла, герцога Тетуанского, задрапировав кресло золотой парчой, на которой были вышиты ирландская арфа, листки клевера, герб клана О’Доннеллов, а также собственный испанский геральдический щит герцога. Я отговорила герцогиню от того, чтобы ливрейный лакей надевал напудренный парик, но тот и без этого выглядел очень величественно в своем кружевном жабо и парчовых бриджах. Он будет представлять герцогу каждую делегацию.
Вошел герцог. Мужчина он был массивный, и я услышала скрип, когда он водрузил свое тело на относительно хрупкое кресло.
Первыми к нему подошли герцогиня и графиня. Плавным отточенным движением они присели в реверансе, и многие женщины попытались это повторить. Мужчины ограничились полупоклоном. Герцог каждой из них сказал несколько слов на испанском, а священник из Ирландского колледжа переводил.
Имон де Валера не дождался официального представления лакеем, а сразу направился к герцогу.
– Я Имон де Валера, президент Республики Ирландия, – представился он.
Герцог встал.
– А я – герцог Тетуанский из рода О’Доннеллов, – сказал он по-английски с заметным акцентом.
Из них двоих де Валера больше походил на царственную особу: он был на целый фут выше герцога, и внешность у него была очень испанская – черные глаза и волосы, римский нос.
– Этот человек невоспитан, – сказала мне герцогиня. – И понятия не имеет, что такое официальный протокол.
«Но точно знает, что делает», – подумала я. Республика Ирландия. Не признает никаких титулов, кроме собственного, как мне показалось.
– Никаких поклонов и расшаркиваний со стороны Дева, – сказал кто-то у меня за спиной.
Я обернулась.
– А, bichon, – сказала я.
– Давно меня так не называли, – ответил Шон Макбрайд.
