– Она может уже сожалеть об этом, – не сдавалась мадам Симон.
– Я в этом не уверена.
– Вот и выясните. Задайте ей такой вопрос.
– Мне? Заговорить с ней? Никогда. Я испытываю к ней отвращение. Я…
Господи, я уже рассуждала как Макреди или Уилсон. Возможно, для меня станет облегчением, если я перестану ненавидеть Генриетту. С другой стороны, у меня тоже найдется пара вещей, за которые следует перед ней извиниться.
– Но как я могу покинуть Париж? – все еще сомневалась я. – Я уже далеко не та Нора, которая когда-то приехала сюда. И я не знаю, смогу ли жить в Чикаго.
– Вот и разберетесь. Вы приняли участие в представлении, Нора. В спектакле. Вам приходилось произносить строки на языке, который вы по-настоящему не знаете. Воображать себе любовь с мужчиной, которого вы почти не видели, и присоединиться к революции, которую не понимали.
– Это не так. Я действительно любила Питера, и у меня такая же ирландская кровь, как и у них, так что…
– Но вы ведь, помимо этого, еще и американка, Нора. А американцы в конце пьесы всегда возвращаются по домам.
– Но Тим Макшейн… – начала было я.
– Вы пережили войну, Нора. Неужто боитесь какого-то громилу? – перебила меня она.
Поздно ночью в своей квартирке на площади Вогезов я достала фотографию Питера в рамке. Снимок, сделанный на озере Лох-Инах. Дикарь с бородой и длинными нестриженными кудрями. И при этом все тот же застенчивый ученый. Слабая улыбка и выражение глаз, которое мне удалось уловить и запечатлеть, – казалось, будто он заглядывает куда-то вперед, в будущее.
Я поместила Питера в центр своего алтаря памяти. Моей коллекции снимков живых и мертвых. Здесь были солдаты, мои пациенты из госпиталя, Луи Дюбуа, лейтенант Шоле, был прекрасный портрет Мод с Констанцией, а еще Молли Чайлдерс с Алисами, Маргарет Кирк, мадам Симон, Джеймс Джойс с Норой.
Здесь же я прислонила к стене памятную открытку с похорон герцогини. На ней были изображены собор Нотр-Дам-де-Пари и Дева Мария в одеянии средневековой принцессы с младенцем на коленях.
Я взяла открытку и перевернула ее.
На другой стороне была молитва святому Патрику, и я прочитала ее:
– Я восстаю ныне светом Солнца,
Сиянием Луны,
Порывом Ветра,
Глубиной Моря…
Христос предо мною,
Христос за мною,
Христос во мне…
Мадам Симон и права, и ошибается. Возможно, мои отношения с Питером – действительно плод моего воображения, но, с другой стороны, очень многое из того, во что я верила, я так и не увидела.
Это как Святое Причастие. Тело и Кровь Христовы в этой облатке, у меня на языке. Вопрос веры.
А все эти ирландские песни и притчи, которые в итоге привели в действие восстание…
Невидимые вещи.
Я вспомнила слова Мауры О’Коннор у колодца святого Энды: в потусторонний мир можно попасть через родник, озеро или в момент внезапного прозрения.
И все же на берегах залива Голуэй реальная и воображаемая Ирландии встретились для меня и соединились.
Забавно, но одна из причин, по которой я хотела домой, – чтобы рассказать родным, что я нашла место, где родилась бабушка Онора, что стояла на том самом клочке ирландской земли, который принадлежит исключительно нам. Я бы показала им камешки из развалин очагов сожженных рыбацких хижин.
Я поставила фотографию Питера. Он сказал мне, чтобы я возвращалась в Америку. И работала на Ирландию из Чикаго.
Я задумалась о том, предпримет ли клуб Ирландского товарищества что-то, чтобы остановить гражданскую войну? Обе стороны не будут получать денег из Америки, пока не перестанут убивать друг друга.
На моем алтаре были две небольшие бутылочки святой воды: одна из Лурда, вторая – из родника Дьявольского Пса. Я брызнула на себя из обеих, потом написала письмо Розе, капнула пару капель в конверт и указала на нем адрес бакалейного магазина на перекрестке Ларнис-Корнер.
Я сообщила Розе, что приеду домой весной. Мне нужно время, чтобы накопить на билет.
Через две недели в мою квартирку на площади Вогезов принесли телеграмму. Она была от Розы:
Мейм умирает. Ты нужна нам. Мы любим тебя. Приезжай домой.
Мейм умирает? Я не могла ждать еще шесть месяцев, я должна была ехать прямо сейчас. Деньги, мне необходимы деньги. Взгляд мой упал на эскиз Матисса в рамке. Вот вам плод игры воображения с конкретным ценником на нем.
В тот же день я телеграфировала Джону Куинну. Он авансом прислал мне достаточно, чтобы я могла попасть уже на следующий корабль. Эскиз я передам ему в Нью-Йорке. Хоть наконец-то лично познакомлюсь с этим человеком.
Я упаковала свои вещи, фотографии, «Сенеку» и камешки из очага в Барне.
В первое утро путешествия в море я вышла на палубу. К западу от корабля раскинулась земля.
Ирландия.
«Прощай, Ирландия, – подумала я. – Я покидаю тебя, как это когда-то сделали мои предки. Повторяю их путь».
И до меня донесся тихий голос Питера: «Slán abhaile. Счастливой дороги домой».
