– Большинство из нас живет здесь на средства нашей семьи. Деньги нашего отца, собственно говоря. Что бы мы делали, если бы пришлось самим зарабатывать себе на жизнь? – вопрошала она.
– И действительно – что? – подхватила Мод. – Когда я начинала в Дочерях Эрин, мы жестоко осуждали уличных проституток. Удивлялись, как может ирландская женщина продавать себя английскому солдату. Но тогда я не понимала, что женщины эти отчаянно пытались прокормить своих детей и выбрали единственный путь что-то заработать, открытый для них. Это ужасно. Я прошу у них прощения.
– Сиделкам, по крайней мере, платят, – сказала Мэри О’Коннелл Бьянкони. – Деньги небольшие, но хотя бы на жизнь хватает.
Я не собиралась встревать в драку. С другой стороны, вряд ли хоть одна из этих женщин прожила в суровом реальном мире хотя бы пятнадцать минут. И я сказала им об этом, произнеся слова «в реальном мире» очень громко.
– Это из-за того, что все мы были так или иначе ранены этим реальным миром, поэтому решили создать собственный мир, – возразила Натали. – И Париж предоставил нам такой шанс.
Она подошла к двум французским аристократкам, которые уже стояли, опираясь на руки ирландских студенток, и готовились уходить.
– За что мы все чрезвычайно благодарны, – сказала она им по-французски и сделала глубокий реверанс. Она подняла глаза на графиню. – Я не хотела как-то выказать свое неуважение к вашему происхождению.
Но графиня ответила:
– Встаньте, дорогая. Вы сейчас кланяетесь мне, но как знать, возможно, кто-то из моей дальней родни работал прислугой в вашем американском доме. – Она улыбнулась мне. – А вам следует продолжать вразумлять своих соотечественниц, Нора. Они ищут возможности уловить различия между нами и не понимают того, что вас и меня, Мод, Констанцию, семью Джеймсов, остальной наш народ, рассеянный по разным континентам, связывает одно самое важное обстоятельство. Все мы ирландской крови. Наша мощная наследственность – в каждой ее капле и никогда не исчезает полностью. А вам нужно получше узнать нас, ирландцев, – обратилась она к Натали. – Надеюсь, вы так и сделаете.
Затем она, Антуанетта, Шейла и герцогиня важной процессией – другого слова и не подберешь – направились к выходу.
– Что ж, – сказала мне Натали. – Урок номер один. Я прошу прощения, если обидела вас. Нет, правда, мне очень жаль.
Что я могла на это сказать? Единственное:
– Мне тоже жаль. Я не хотела так распаляться. Это все потому, что…
– Да, мы в курсе, – перебила меня Гертруда Стайн. – Вы из Чикаго.
Все мы дружно засмеялись.
– И я горжусь, что я из Чикаго, – заявила я.
– Разве что вы останетесь здесь, – вставила Натали.
– Как и все мы, – заключила Гертруда.
Глава 11
Итак, к семи все гости разошлись, но меня Мод попросила остаться. Она принесла бутылку красного вина и бокалы, а мы с графиней, которую по ее же просьбе я называла просто Констанцией, поставили три стула поближе к огню.
– Ну и толпу ты собрала у себя, Мод, – заметила Констанция.
– Это отец Кевин просил меня пригласить Коко Шанель, – ответила та.
– А остальные?
– Насчет некоторых даже не догадываюсь. Но это ведь Париж, – сказала Мод. – Я постоянно натыкаюсь на людей, которые учились живописи у Жюлиана вместе со мной, причем некоторые из них стали довольно известными художниками.
Мод наполнила наши бокалы.
Я вынуждена была переспросить:
– У Жюлиана?
– Да, в Академии Жюлиана
[99]. Это первое место, где принимали женщин. Я тоже там училась. Зачем и приехала в Париж, – пояснила Констанция. – Много лет тому назад. Кажется, это было в какой-то другой жизни. Рисование – вполне уважаемое занятие для незамужней молодой – и даже не очень молодой – женщины. Некоторые в Слайго были немало шокированы, хотя большинство к тому времени уже поставили крест на сестрах Гор-Бут.
Она лениво отпила вина.
– А у вас есть сестра? – спросила она меня.
– Есть, и не одна, – ответила я.
– И что, вы близки с ними?
– Ну… – начала я и умолкла. Графиня меня не слушала.
Погруженная в далекие воспоминания, она вытянула вперед ноги. Обута она была, как я догадывалась, в сапоги для верховой езды. Может, это была часть ее униформы? Свой наряд она никак не объяснила, а я не спрашивала. Кожа на этих сапогах была очень красивая, но уж больно близко к огню. Констанция не заметила этого.
– Сегодняшний день напомнил мне разговоры, которые мы вели с Евой. Из нас двоих тогда борцом за справедливость была она. «Женщины должны иметь право голоса, нам никогда не стать равными мужчинам без всеобщего избирательного права», – эти слова она повторяла мне снова и снова.
– И она права, – сказала я. – В Чикаго у меня есть две подруги, которые мне как сестры. И мы втроем участвовали в демонстрации суфражисток.
– Мы тоже. Ева организовала настоящую кампанию в Англии и таким образом не дала этому жуткому типу, Уинстону Черчиллю, получить место в парламенте, – продолжила Констанция.
– Но в конце концов он туда все равно попал, – заметила Мод.
– Зато мы все-таки немного остудили его пыл, – ответила Констанция.
Мод подлила нам еще вина.
– Я, конечно, тоже хочу, чтобы женщины участвовали в выборах, – сказала она. – Однако мы не должны отвлекаться от нашей главной цели – свободы Ирландии.
– Я бы сказала, что эти задачи идут рука об руку, – вставила я.
Констанция улыбнулась.
– Хорошо сказано, Нора. Мод рассказывала мне, что вы учитесь у профессора Кили.
– Учусь – это, возможно, будет преувеличением, – ответила я. – Но у нас действительно было несколько уроков в библиотеке до его отъезда в Левен.
Я рассказала о том возбуждении, которое испытала, прикоснувшись к страничке манускрипта Келли и узнав о древних героинях Ирландии.
– Особенно это касается Маэвы, – уточнила я.
– Ах, Маэва. В честь нее я назвала свою дочь, – сказала Констанция. – Она сейчас в Лиссаделе у моих родителей. Ей уже почти пятнадцать, и она считает свою мать сумасшедшей.
Мод закрыла глаза, и послышалось ее странное монотонное бормотание:
– Я – Маэва, а Вилли – ее король Айлиль на астроплане.
Повисло молчание. Что тут можно было сказать? Констанция подмигнула мне.
– Ну, это хорошо… – попыталась как-то отреагировать я.
– Вилли просил тебя выйти за него в последнее время, Мод? – спросила Констанция.
