Не давая французам опомниться, он ударил на них с криком и стрельбой. Пораженные паническим страхом, французы бросились в город, прусские гусары ворвались за ними, раздались выстрелы под самыми окнами герцогского дворца, сеча загремела по всем улицам. Субиз и его генералы выскочили из-за стола и едва смогли отыскать своих лошадей. Во весь опор понеслись они в противоположные ворота города, весь гарнизон ринулся в беспорядке за ними. Пруссаки захватили опоздавших в плен и овладели всем багажом. С жадностью гусары стали разбирать неприятельский обоз и громко хохотали, находя в офицерских фургонах парчовые халаты, зонтики, духи, пудру, благовонные мыла, попугаев и обезьян.
Зейдлиц со своими офицерами сел за обед, неоконченный французами. Камердинеров, фризеров, поваров, актеров и множество молодых женщин, служивших в так называемой легкой артиллерии при французском войске и захваченных вместе с обозом, он приказал отправить к неприятелю безвозмездно. Французов преследовали до Эйзенаха. С этих пор имя Зейдлица загремело: предприятие его было дерзко, даже безрассудно, но оно удалось, и слава о нем разнеслась повсюду. 22 сентября он возвратился в лагерь короля, потому что не мог удерживать Готу без опасения быть окруженным неприятелем. Смелый подвиг его не принес никакой существенной пользы, но он ободрил дух пруссаков и в то же время показал характер французского войска и его предводителей.
По выходе Зейдлица из Готы французы опять заняли город. Фридрих принужден был оставить Тюрингию и выдвинуться к Бутштету, чтобы занять безопасную позицию. Здесь он простоял спокойно до 10 октября. Но вдруг его поразило известие, что герцог Ришелье ведет 30 тысяч человек к Магдебургу и что австрийцы покушаются на саму столицу Пруссии. Даун, пользуясь раздроблением прусского войска, послал партизанский корпус генерала Гаддика
[47] к Берлину.
Прежде всего король обратился к герцогу Ришелье; он убаюкал его самолюбие льстивыми письмами и, зная его жадность, послал ему 100 тысяч талеров с тем, чтобы он не тревожил Магдебургского герцогства. Сделка эта осталась тайной для французского правительства, а Ришелье (видимо, взяв пример с Апраксина) вдруг переменил свое намерение и оставил прусские провинции в покое. Керсновский и здесь не удержался, чтобы не излить очередную порцию германофобства: «Фридрих не был бы пруссаком и германцем, если б действовал одними честными способами. Он заключил сделку с Ришелье, подобно тому, как Бисмарк провоцировал войну с Францией подделкой „эмекой депеши“ и как Вильгельм, провоцировавший русскую мобилизацию подложным декретом (эпизод с „Локаль Анцейгером“), послал затем в Россию Ленина. Германцы не изменились со времен Тацита. „Genus mendatio natum“ — племя, рожденное во лжи…»
Непонятно, почему давший взятку Фридрих хуже принявшего ее от врага Ришелье? Непонятно, почему вообще подкуп противника, кстати, широко практиковавшийся русскими (Керсновский об этом почему-то умалчивает), является чем-то предосудительным? Непонятно, наконец, почему (отвлекаясь от темы) «нечестным» является вильгельмовское «провоцирование руских к мобилизации» в 1914-м? По-моему, гораздо более «нечестным» и к тому же эффективным был бы удар по еще не отмобилизовавшей свою армию России, тем более, что немцы закончили свою мобилизацию в два раза быстрее (Керсновский, закончивший свою книгу к 1938 году, уже имел перед глазами живые примеры такой стратегии).
Однако вернемся к событиям 1757 года. Против Гаддика король велел действовать принцу Морицу, который и принял надлежащие меры, чтобы остановить австрийцев на подходе.
Но Гаддик ускользнул и 16 октября с 4000 австрийских кроатов появился у Котбусских и Силезских ворот. Берлин, отовсюду открытый, имел для своей защиты только две тысячи городской стражи, триста человек солдат и сотни две новобранцев. При первом известии о появлении Гаддика королевская фамилия выехала в крепость Шпандау. Комендант Берлина Рохов до того перепугался, что бросил столицу и также ускакал в Шпандау. Отряд полка фон Лангена один выступил против неприятеля. Гаддик сбил палисады, которыми были прикрыты ворота, ворвался в предместье, окружил храбрый прусский отряд и изрубил его на месте. Грабеж и бесчинства, производимые кроатами в предместье, привели в трепет всю столицу.
Между тем Гаддик, зная о приближении Морица Дессауского и понимая всю опасность промедления, торопился поскорее окончить свое дело. Он послал своего адъютанта в магистрат, требуя 300 тысяч талеров контрибуции. Члены магистрата, чтобы успокоить жителей, решили выплатить 200 тысяч талеров. После долгих споров с обеих сторон, помирились на 215 тысячах. Едва деньги были отсчитаны, Гаддик с величайшей поспешностью отступил в Котбус. Два часа спустя прискакал Зейдлиц с 3000 гусаров на спасение столицы, а на другой день последовал за ним весь корпус Морица, но было поздно, увертливый партизан уже успел скрыться.
Впоследствии выяснились некоторые любопытные обстоятельства рейда на Берлин. Прусская столица славилась тогда своими дамскими перчатками. Поэтому Гаддик, кроме денег, вытребовал 20 дюжин дорогих перчаток, которые хотел принести в дар Марии Терезии. Требуемое было ему выдано в завязанных пачках. Когда же императрица захотела примерить их, выяснилось, что все перчатки были на одну левую руку. Насмешка глубоко ее оскорбила, и не в меру услужливый Гаддик в дальнейшем не раз пострадал за свою угодливость за чужой счет.
Фридрих с досадой узнал о позорном средстве, которым куплена свобода его столицы. Но делать было нечего; враги его походили на стоглавую гидру: едва отсекал он ей одну голову, другая нарастала; а между тем силы его истощались. Каждая мелкая стычка уносила горсть храбрых, каждая значительная битва стоила нескольких тысяч воинов. Поневоле надлежало прибегать к золоту, где нельзя было взять мечом (тем более, что Вольтер очень точно подметил эту привычку прусского короля: «Он (Фридрих) всегда упорно стремился к исполнению своей цели, но возможно меньшими затратами»). Но изо всех его врагов самым забавным был имперский сейм, собранный в Регенсбурге.
Эти мудрые «парики» издали следили за ходом военных действий; видя истощение прусских сил, слыша о вторжении союзных войск во все края Прусского королевства и даже о походе Гаддика на Берлин, они решили, что Фридрих погиб окончательно и поторопились произнести над ним свой приговор. Имперский сейм объявил его «лишенным всех владений и курфюрстского сана». 14 октября от сейма был отправлен государственный нотариус Априль с депутатами для объявления имперского декрета прусскому посланнику, графу Плото.
Именем сейма приглашался он явиться в зал заседания для заслушивания вместо своего государя приговора верховного имперского судилища. Граф Плото встретил депутатов в шлафроке. Но когда нотариус с приличной важностью начал читать свою бумагу, он не дал ему докончить, вытолкал его из комнаты и велел своим людям сбросить с лестницы. Прочая депутация в страхе и ужасе разбежалась во все стороны, «утратив величественные свои парики и шляпы». Тем и кончился грозный приговор верховного судилища Германии!
Но теперь Фридриху надлежало употребить всю бодрость духа и все свои силы, потому что для него наступала самая критическая минута. Корпус герцога Бевернского был сильно стеснен; в то же время пришло известие, что Субиз с франко-имперской армией (43 тысячи человек) проник в Саксонию и почти дошел до Лейпцига с явной целью дождаться там подхода армии Ришелье (который, напомним, внезапно потерял интерес к ведению дальнейших наступательных действий). Фридрих решил сперва вытеснить этого опасного врага в Тюрингию, боясь, что он расположится зимними квартирами в Саксонии. Наскоро соединил он свои разбросанные корпуса, которые составляли до 23 тысяч человек, и в середине октября двинул их к Лейпцигу.
