* * *
Итак, простояв несколько дней на поле битвы. Салтыков выступил в поход, но не на Берлин, где его со страхом ждали, а в другую сторону — на соединение с австрийской армией Дауна. Тем временем Фридрих взял себя в руки и сумел несколько поправить дело.
Почему Салтыков не пошел на Берлин? Думается, что русский главнокомандующий не был уверен в успехе такого похода: сразу после сражения уставшая армия, обремененная ранеными, трофеями, пленными, выступить в поход не могла, а подсчитав потери, составлявшие треть личного состава, Салтыков «счел поход возможным только при условии активного участия в нем Австрии».
Как я уже говорил выше, Фридрих всегда был склонен чрезмерно преувеличивать свои неудачи и горести. Приведенное выше его эмоциональное, паническое письмо Финку свидетельствует больше о неуравновешенном характере прусского короля, чем о реальной обстановке. Хотя Кунерсдорфское поражение наряду с Колином и Хохкирхом и правда стало самым тяжелым для него ударом за все его правление, на деле положение короля было не таким уж плачевным.
Хотя непосредственно после боя пруссакам удалось собрать и организовать только 10 тысяч солдат и офицеров (а отнюдь не три), Фридрих скоро убедился, что страх и отчаяние его были необоснованными, он оставил мысли о самоубийстве и вновь принял командование. Вскоре около него собралось еще до 18 тысяч человек, рассеянных неприятелем в Кунерсдорфской битве (все они добирались к месту сбора поодиночке или мелкими группами и, конечно, легко могли быть добиты и пленены, если бы славная конница союзников не оказалась, мягко говоря, слишком осторожной). С ними он переправился через Одер, уничтожил за собой мосты и стал укрепленным лагерем между Кюстрином и Франкфуртом.
Русские, между тем, также перешли Одер и расположились лагерем при Лоссове, а Даун подвинулся с главной австрийской армией в Нижний Лаузиц. Все показывало, что оба войска хотели соединиться, вместе вступить в Бранденбургскую Марку и овладеть беззащитной столицей Пруссии. Фридрих присоединил к себе все войска из гарнизонов, какими мог располагать, и решил готовиться к последнему бою: обороне столицы. Для этого он стал у Фюрстенвальде, прикрытого рекой Шпрее (по дороге на Берлин), куда вытребовал себе новую артиллерию из берлинского арсенала и крепостные пушки, дождался подкреплений от Фердинанда и реорганизовал свою армию. К 29 августа, всего через две недели после разгрома под Кунерсдорфом, у короля было уже 33 тысячи человек (!), и «он мог спокойно взирать на будущее». Но напрасно Фридрих ждал неприятелей: они не являлись.
Идти на Берлин без австрийцев Салтыков упорно не хотел. Взбешенный Даун выделил ему кроме 10-тысячного корпуса Лаудона 12-тысячный корпус генерала Гаддика, но сам перейти в наступление со всей армией отказался. Для этого были свои причины. Важнейшая из них — присутствие в тылу австрийской армии двух прусских армий: принца Генриха в Саксонии и генерала Фуке в Силезии (всего не менее 60 тысяч человек). В случае наступления цесарцев на Берлин оба этих корпуса, сдерживаемые армией Дауна, сразу бы активизировались и перерезали австрийские коммуникации, потому Даун хотел вначале взять Дрезден и выбить пруссаков из Саксонии. Однако, по справедливому мнению Г. Дельбрюка, поход русско-австрийских войск на Берлин все же был возможен, «но лишь при условии, чтобы главнокомандующие действовали единодушно и решительно. Такое сотрудничество в союзных армиях, как то показывает опыт, достигается с трудом: не только полководцы имеют разные взгляды, но за этими взглядами кроются и различные, весьма крупные интересы».
По причине возникших несогласий между Салтыковым и Дауном русские не воспользовались своими выгодами. Даун требовал, чтобы Салтыков шел непременно на Берлин, а сам прикрывал свои тылы. Салтыков сварливо отвечал на это, что одержал уже две кровавые победы и ждет того же от австрийского фельдмаршала. Тогда Даун несколько выдвинулся вперед (фактически, только к этому времени было достигнуто соглашение о совместном наступлении на прусскую столицу), но едва он прошел несколько миль, как принц Генрих, наблюдавший за ним в Силезии, посредством хитрого маневра ударил ему в тыл, разрушил все магазины в Богемии и принудил его поспешно вернуться на исходные позиции. Это полностью подтвердило опасения австрийцев за свой оперативный тыл и к тому же лишило их запасов провианта и боеприпасов.
В конце концов австрийцы предложили свой план: их армия займется осадой силезских крепостей, русской же армии отводилась задача прикрытия осадных операций. В дальнейшем планировалось оставить русскую армию в Силезии на зимних квартирах. Политический смысл этих решений был ясен: австрийцы хотели использовать победы русской армии, чтобы достигнуть одной из основных своих целей — возвращения Силезии. Весьма характерна и стратегическая сторона их плана: вместо действий против армии противника выдвигались задачи овладения территорией.
22 августа в Губене состоялась встреча Салтыкова с австрийским командующим, который по-прежнему настаивал на своем плане продолжения кампании. На первой же встрече с Салтыковым Даун предложил план совместных действий в Саксонии и Силезии с последующим размещением русской армии на зимние квартиры в Силезии. Поначалу Салтыков согласился с планом Дауна, но постепенно стал все больше и больше противиться его осуществлению.
Во-первых, он боялся разрыва коммуникационных линий с Восточной Пруссией и Речью Посполитой в случае движения в глубь Саксонии или Силезии и не верил, что австрийцы смогут обеспечить снабжение и удобные зимние квартиры в еще незавоеванной Силезии. Во-вторых, он считал, что сами австрийцы слишком мало делают для победы над Фридрихом и возлагают большие, чем следовало, надежды на участие русской армии в операциях против Пруссии.
Когда Даун через посланного генерала предложил Салтыкову двинуть армию к Пейцу, чтобы перекрыть Фридриху дорогу в Саксонию, русский главнокомандующий ответил отказом: «…неприятель уже места около Пейца занял, так разве мне его атаковать и оттуда выгнать, на что я отважиться не хочу, ибо и без того вверенная мне армия довольно уже сделала и немало претерпела, теперь надлежало б нам покою дать, а им работать, ибо они почти все лето пропустили бесплодно». Австрийский генерал, по словам Салтыкова, возразил на это: «…у них три месяца за нами руки связаны были, чем он нарекать хотел, что мы долго маршировали, но я, подхватя его речь, повторил, я-то достаточно сделал в этом году, я выиграл два сражения. Прежде чем мне снова начинать действовать, я ожидаю, чтобы вы тоже выиграли два сражения. Несправедливо, чтобы действовали только войска моей Государыни» и т. д. и т. п. Взаимные попреки, как известно, мало продвигают общее дело союзников (хорош был бы Сталин, если бы общался с англо-американцами в подобном стиле — боюсь, Вторая мировая не закончилась бы и в 50-е годы!).
Если отстраниться от конкретных обстоятельств распри генералов-союзников и не требовать от Дауна большего уважения к победителю Фридриха при Кунерсдорфе, а от вчерашнего командующего ландмилицией — необходимого в отношениях с союзниками такта и дипломатического таланта (присущего, например, А. В. Суворову), то в основе несогласованности действий союзников можно увидеть главное противоречие австро-русского договора о совместной борьбе против Пруссии.
