Как уже отмечалось, этот договор отводил России роль вспомогательной силы и ограничивал ее действия военными демонстрациями. Поэтому русское правительство и не добивалось равноправной роли России в союзе и не ставило конкретной задачи в войне, которая, как отмечалось в постановлении Конференции 26 марта 1756 года, велась, «чтоб короля прусского до приобретения новой знатности не допустить, но паче его в умеренные пределы привести и, одним словом, неопасным его уже для здешней империи сделать». Известно также, что отцом этого плана был А. П. Бестужев-Рюмин, не рассчитывавший на серьезную войну. Когда же русские войска заняли Восточную Пруссию и начали действовать в сотне километров от Берлина, роль России в войне силою обстоятельств изменилась. Однако петербургские политики ничего не сделали для изменения роли России в союзе и условий ее участия в войне с прусским королем. Результатом этого стала известная противоречивость русской внешней политики и соответственно поведения русских главнокомандующих.
С одной стороны, союзное соглашение ставило русскую армию целиком на службу интересам Австрии, и согласно ему перед каждой новой кампанией австрийский генералитет требовал планировать операции русской армии в стратегическом направлении на Силезию (ради отвоевания которой Австрия начала войну с Пруссией и заключила наступательный союз с Россией), а с другой — в Петербурге не питали иллюзий насчет совместных действий с союзниками в Силезии. В рескрипте Конференции 31 декабря 1758 года Фермору о силезском театре военных действий говорилось следующее: «…к сожалению, признать надобно, что по великому проворству короля прусского он до соединения никогда не допустит таких генералов, которым необходимо о всяком шаге изъясняться и соглашаться… всемерно надлежит за правило себе положить, что он только тогда прямо побежден найдется, когда воюющия против него державы так действовать станут, как бы каждая с ним одна в войне находилася».
Горький, но полезный опыт трех лет войны продиктовал эти мысли. В 1757–1759 годах превосходящие силы австрийской (160 тысяч человек), французской (125 тысяч), русской (50 тысяч), имперской (45 тысяч) и шведской (16 тысяч) армий — всего 400 тысяч человек — так и не смогли справиться с 200-тысячной армией Фридриха. Действия союзников не координировались — даже об объединенном командовании армий ближайших стран-союзниц (Австрии и России) не было речи; каждая из союзных армий вела войну не лучшим образом; нерешительность, неоправданные маневры войск, неиспользованные победы, косность стратегического и тактического мышления командующих — все это позволяло обложенному со всех сторон армиями союзников и метавшемуся, как волк, Фридриху успешно отбиваться от многочисленных врагов. Но больше всего мешала союзникам озабоченность собственными интересами.
Внешнеполитические цели России, а также реальные условия проведения крупных операций, возможных только при обеспеченных коммуникациях, влекли русских политиков и генералов в стратегический район, лежащий много севернее Силезии, а именно в Померанию и Бранденбург. Именно здесь, по словам М. И. Воронцова, русской армии надлежало «работать на себя». Расхождение интересов внутри антипрусской коалиции и разногласия в выборе стратегических районов действия вели к существенным различиям в стратегии и тактике армий союзников.
В борьбе с Фридрихом за Силезию австрийские полководцы прибегали к так называемой стратегии измора, или истощения. Сторонники этой тактики стремились избегать прямых столкновений с противником, но при этом держать его в постоянном напряжении и всеми средствами изматывать: тревожить неприятеля непрерывными марш-маневрами, растягивать его коммуникации, отрезать от баз и т. д. Даун с успехом применял такую тактику против Фридриха во время второй Силезской войны и продолжал ее придерживаться. Предлагая русской армии двинуться на зимние квартиры в Силезию, Даун намеревался удалить прусскую армию от Одера, ослабить ее многодневными маршами и осадами и тем самым предотвратить развязку войны в течение кампании 1759 года, а в будущем году совместно с русской армией продолжить вытеснение пруссаков из Силезии.
Однако «стратегия истощения» совершенно не подходила для не очень маневренной русской армии, действовавшей вдали от своих баз, а русское правительство желало скорейшей развязки войны в течение кампании 1759 года путем победы над армией Фридриха и занятия Берлина. Именно с таких позиций в Петербурге были восприняты победы в сражениях при Пальциге и Кунерсдорфе. От свежеиспеченного фельдмаршала ожидали развития успеха и требовали: «…хотя и должно заботиться о сбережении нашей армии, однако худая та бережливость, когда приходится вести войну несколько лет вместо того, чтобы окончить ее в одну кампанию, одним ударом». Правительство надеялось, что Салтыков, имея превосходство в силах, приложит «все старания напасть на короля и разбить его».
Однако тяжкий груз ответственности за судьбу вверенной ему армии, моральная усталость после двух сражений, недоверие к союзнику и его планам — все это надломило волю Петра Семеновича. Он откровенно стремился отвести войска и закончить кампанию. Именно поэтому Салтыков безучастно смотрел на то, как Фридрих собирал силы для продолжения войны. Из его первых сообщений из Франкфурта после Кунерсдорфской победы нельзя заключить, что пишет тот самый полководец, всего две недели назад наголову разгромивший Фридриха. Так, 15 августа 1759 года Салтыков меланхолично сообщал: «…король прусской с разбитою армиею поныне в близости нас стоит (в 6 милях) и, по известиям, собиранием отовсюду гарнизонов и подвозом из Берлина и Штетина больших пушек усиливается и, конечно, по усилении или с принцем Генрихом соединиться старание приложит, или нас атаковать паки вознамерится… а нас, буде не позахочет атаковать, в марше беспрестанно беспокоить и изнурять может».
Между тем Конференция добивалась от главнокомандующего активизации действий армии. Не скрывая раздражения, ее члены писали 18 октября 1759 года Салтыкову, что получили известие об его отказе помочь Лаудону, вознамерившемуся напасть на Фридриха. Особенно возмутило их то, что Салтыков не только в том отказал, но и публично объявил, что неприятеля ожидать станет, но никогда его не атакует. В рескрипте 13 октября Конференция прибегла к последнему аргументу: «…так как король прусский уже четыре раза нападал на русскую армию, то честь нашего оружия требовала бы напасть на него хоть однажды, а теперь — тем более, что наша армия превосходила прусскую и числом, и бодростью, и толковали мы вам пространно, что всегда выгоднее нападать, чем подвергаться нападению», ибо «если бы он [Фридрих] хотя однажды подвергнулся нападению и был бы разбит, то вперед с малыми силами отступал бы далее, а наша армия имела бы больше спокойствия и удобнейшее пропитание».
Однако вернемся к окрестностям Берлина. Все время, пока шли переговоры в Губене, русские требовали от союзников выговоренного продовольствия для армии; австрийский военачальник после рейда принца Генриха на его магазины сам ничего не имел и вместо провианта предложил деньги. Салтыков отвечал: «Мои солдаты денег не едят!» и приготовился к отступлению. Тогда венский кабинет по представлению Дауна настоятельно потребовал, чтобы Салтыков закрепил свои завоевания, грозя, что в противном случае он будет сменен и другой пожнет плоды его побед. Это взбесило русского фельдмаршала, и он немедленно двинулся к польским границам. Но дорогой он получил высочайшее повеление (!) продолжать войну и нехотя снова повернулся к Силезии. Салтыков, лишенный возможности действовать самостоятельно с одними русскими войсками, был вынужден пойти на компромиссное соглашение с Австрией и отказаться от наступательных замыслов. Пока же, согласно плану Дауна, намерением русских было осадить Глогау.
