Особенно же это было характерно для Пруссии — в то время достаточно заштатного немецкого владения, мало чем отличавшегося от прочих бесчисленных княжеств и курфюршеств «лоскутной империи» Габсбургов. Маленькая и бедная страна, разделенная на две части и еще недавно находившаяся в ленной зависимости от Речи Посполитой, тем не менее располагала крупной наемной армией. Собственные людские ресурсы Пруссии не дали бы возможности набрать войско численностью 89 с лишним тысяч человек, как это было в конце правления отца Фридриха, и уж тем более — 200 тысяч, как в конце его собственного царствования. Все это придало маленькой Пруссии заметный вес в перипетиях тогдашней европейской политики, тем более, что ее пехота во многом превосходила не только армии других германских владетелей, но и (как показали войны двух веков) таких держав, как Швеция, Австрия, Франция, Речь Посполитая и Россия.
С эпохи средневековья до конца XVIII века европейские войны велись почти исключительно в интересах правящих династий, став, таким образом, «спортом королей». Однако на переломе XVII и XVIII веков у населения стали проявляться ранее скрытые чувства национализма и патриотизма, от которых уже нельзя было отмахнуться. Необходимость сражаться и умирать во имя своего монарха, несмотря на полное непонимание рядовым солдатом целей войны (в самом деле, понимал ли хотя бы кто-нибудь из солдат враждующих армий цели бесконечных войн за Австрийское, Испанское, Польское наследства, суть Прагматической санкции Габсбургов, опубликование которой вызвало первую из перечисленных войн, обстоятельства борьбы за имперский трон Габсбургов и баварских Виттельсбахов или все тех же Габсбургов и Бурбонов за трон испанский), предопределяла чрезвычайно жесткую политическую и социальную ориентацию, сообщавшуюся каждому бойцу (как солдату, так и офицеру) всей системой государства и общества. Прекрасно зная свое дело, наемные солдаты тем не менее отнюдь не горели желанием отдавать жизнь за королей и принцев.
Поскольку армии состояли из лощеной знати, с одной стороны, и отпетых подонков — с другой, это обусловило возникновение такой огромной пропасти между офицерами и солдатами, какой не было ни до, ни после XVIII века. Европейские полководцы эпохи Фридриха в качестве основы боеспособности своих армий рассматривали жесткую дисциплину и точность в исполнении всех приказов. Действительно, только строжайшая и требовательная «палочная» система воспитания в сочетании с жестокой муштрой могли превратить банду вытащенных вербовщиками из вонючих нор бродяг в настоящих солдат. Кроме того, небольшая численность личного состава, трудности набора новых солдат и длительное время, которое затрачивалось на обучение неповоротливых «мужиков» владению оружием и действиям в строю, делали потери от дезертирства бичом всех армий Европы, сравнимым с потерями от ран и болезней. Не будет преувеличением сказать, что солдаты в то время сражались потому, что боялись своих офицеров и капралов больше, чем неприятеля. Все это стимулировало отсутствие воображения, инициативы и порождало педантичность и мелочность в армейской среде.
* * *
На протяжении XVIII века все без исключения европейские армии исповедовали так называемую линейную тактику — построение войск на поле боя в две развернутые по фронту линии, каждая глубиной в 3–4 шеренги. Это было связано с увеличением скорострельности пехотных мушкетов, что позволило постепенно сокращать глубину строя с 6—10 шеренг (начало XVII века) до приведенной выше цифры. В свою очередь, это позволило, при сохранении общего числа солдат, постепенно удлинять фронт боевого построения и обеспечивать таким образом возможность вести огонь все большим количеством стволов. Интервал между линиями составлял порядка 150–500 шагов, в интервалах часто также располагали небольшие подразделения войск и артиллерию. Конница строилась на флангах. Следовательно, за 100 лет, прошедшие с момента окончания в 1648 году Тридцатилетней войны, в войсках почти не появилось как тактических, так и технических новшеств.
Тактика ведения боя также была идентична во всех армиях Европы. Обычно враждующие стороны развертывали свои боевые порядки друг против друга и начинали огневой бой практически при полном отсутствии какого-либо маневра. Длиннющие линии пехоты позволяли развить по фронту огонь максимальной силы, но связывали армию, как кандалы: весь боевой порядок мог двигаться только как единое целое и только на совершенно ровной, как плац, местности медленным шагом. Всякое препятствие, встреченное на пути движения войск, могло сломать строй и привести к потере управления ими. Изменение боевого порядка и перестроение во время боя в ответ на изменение обстановки также признавалось невозможным.
Все это делало непосредственное соприкосновение армий противников и рукопашный бой крайне редким явлением: обычно неприятели останавливались на короткой дистанции и открывали друг по другу залповый огонь. Ведение ружейного огня синхронным залпом признавалось главным элементом стрелковой выучки войск: считалось, что лучше вывести из строя 50 солдат противника сразу, чем 200 в разное время (это оказывало больший моральный эффект). Все сражение при этом превращалось в унылую перестрелку, иногда продолжавшуюся несколько часов.
Штыки применялись очень редко: если одна армия начинала медленное и осторожное наступление (как уже говорилось раньше, более с боязнью сломать свой собственный строй, нежели достичь неприятельского), у ее визави всегда оказывалось более чем достаточно времени, чтобы покинуть поле боя, признав, таким образом, свое «поражение». Сражения действительно крупного масштаба с упорным рукопашным боем и большими потерями в это время происходили крайне редко.
Не последнюю роль в этом играл риск потери в сражении ценнейших кадров хорошо обученных солдат. Перед тем как начать («открыть») сражение, хороший командир должен был рассчитать примерный процент потерь и его результат. Однако даже при желании вступить в сражение он мог не улучить возможности для этого, так как противник со своей стороны, прикинув соотношение сил, запросто мог отойти, не приняв боя. Потери от залповой неприцельной перестрелки были, как правило, невысоки: из пехотного мушкета начала — середины XVIII века в отдельного человека можно было попасть только на дистанции менее ста шагов, да и то в крайне редких случаях, «а на расстоянии трехсот шагов — столь же редко в целый батальон».
Эта особенность линейной тактики вызвала к жизни так называемую «кордонную» стратегию. Войны фридриховского периоды характеризовались сложнейшим маневрированием и стремлением занять наиболее выгодные позиции, отрезать противника от необходимых ему пунктов, запасов снабжения и т. д. Иногда целые кампании проходили при полном отсутствии полевых сражений и выражались в неустанных маршах либо вослед неприятелю, либо прочь от него. По маршрутам следования постоянно выставлялись заслоны, или кордоны — армейские группировки, отрезающие противнику путь к интересующим его объектам или районам.
При всей кажущейся сложности и непродуктивности этой стратегии у нее были свои преимущества. Во время войны армиям, как правило, не разрешалось кормиться за счет гражданского населения (проще говоря, мародерствовать). Перед началом очередной кампании каждая сторона заблаговременно заготавливала снаряжение и продовольствие в специальных складах, именовавшихся «магазинами». При вторжении в глубину территории противника сеть магазинов постепенно продвигалась вслед за армией. Таким образом, умелое маневрирование в сочетании с грамотным расположением кордонов (разумеется, при отсутствии у противной стороны агрессивности и инициативы дать генеральное сражение) могло отрезать врага от его магазинов, загнать в окружение или вынудить покинуть театр военных действий. Так, например, когда тот же Фридрих II в 1744 году вторгся в Богемию, он был вытеснен оттуда австрийским фельдмаршалом Трауном исключительно при помощи маневров без единого сражения, причем прусская армия достигла своих баз в Силезии в состоянии полного разложения.
