Чернышев был глубоко тронут этой сценой. «Теперь я не удивляюсь успехам Вашего величества, — сказал он Фридриху. — Кто так умеет привязывать к себе солдат, тот должен быть непобедимым!»
В тот же день русская армия присягнула императрице Екатерине II, а на следующее утро корпус Чернышева выступил в поход. Фридрих осыпал русского военачальника ласками и возложил на него орден Черного орла, Екатерина пожаловала его генерал-аншефом, а в день своего коронования кавалером святого Андрея Первозванного (это ясно говорит о том, что Чернышев, видимо, действовал с ее молчаливого одобрения). Все русские генералы получили от Фридриха подарки и до самых границ Польши русская армия была продовольствована на его счет вином, хлебом и мясом.
Керсновский со странным сарказмом пишет, что «в кампанию 1762 года весной корпус Чернышева (преимущественно конница) совершал набеги на Богемию и исправно рубил вчерашних союзников — австрийцев, к которым русские во все времена — а тогда в особенности — питали презрение». Право не знаю, учитывая обстоятельства, кто и к кому в большей степени должен был испытывать презрение. Боюсь, что у австрийцев к этому было больше причин…
Между тем гроза, которую Фридрих ожидал со стороны России, миновала сама собой. При Елизавете, когда русские войска действовали против Фридриха, все глядели на эту войну с явным неудовольствием, почитая ее совершенно бесполезной. При Петре III, во время мира с Пруссией, Фридрих зато сделался в России предметом всеобщей ненависти. Причиной такого странного и скорого переворота в общественном мнении были неожиданные и быстрые перемены в войске и в правлении, которые император принимал по образцу Пруссии, безо всякого предварительного приготовления. Фридрих был его идолом, и он решил слепо подражать ему во всем.
Но эти нововведения, прекрасные по своей цели (например, Петр намеревался отменить крепостное рабство и заменить его барщиной по образцу Пруссии и Гольштейна, где правили его предки и где он провел молодость; было прекращено также преследование раскольников и подготовлен указ «О вольности дворянской», изданный, правда, уже Екатериной II), часто противоречили духу, характеру и нравам русского народа. Поэтому их надлежало насаждать крутыми мерами.
Намерения императора многие представляли себе в лживом свете. Появление при дворе иностранцев, которых государь осыпал милостями, породило ревность в прежних любимцах. Во всех слоях народа поднялся ропот против прусского короля: его почитали виновником всех переворотов. При восшествии Екатерины на престол, все единодушно желали продолжения войны с Пруссией. Но при разборе бумаг покойного императора, Екатерина нашла письма Фридриха, в которых он давал Петру следующие советы: «Не делать быстрых переворотов в государстве; щадить права и обычаи народов; только в крайних случаях приниматься за нововведения и во всех трудных обстоятельствах более следовать внушениям благородного и нежного сердца его супруги, которая никогда не ошибется в выборе благих мер, чем горделивой и часто обманчивой уверенности в собственных силах».
Эти хитрые строки обезоружили великую монархиню. Семилетняя война и без того изнурила государство, а Екатерина поставила себе за правило только тогда вмешиваться в дела других держав, когда от того предвидится ощутимая польза для России. Ощутимая польза эта была отнюдь не в поддержке «всеобщего интригана» — Вены, но в разумном сотрудничестве с Пруссией. Почва для этого возникла достаточно быстро, в 70-е годы, однако, об этом позже. Итак, бывшая прусская принцесса Ангальт-Цербстская приняла нейтралитет между Пруссией и Австрией, и заключенный Петром мирный трактат с Фридрихом остался во всей своей силе.
Почему-то об этом факте наши историки очень не любят говорить. По их выкладкам, тяжелая война, стоившая России столько крови, была предательски остановлена Петром III, когда все уже окончилось победой русского оружия. Но Петра быстро свергли — и о дальнейших событиях ни слова. Создается мнение, что восшествие Екатерины на престол произошло в тот момент, когда плоды войны были полностью потеряны и ничего уже нельзя было исправить. Однако на деле все было совершенно не так. Русские к моменту воцарения Екатерины оставались в пределах Пруссии — Румянцев в Померании, Чернышев в Силезии, Панин в Восточной Пруссии. Кенигсберг и Кольберг также находились в руках русских. Ситуация на фронтах в целом не изменилась: Фридрих по-прежнему обессилен, австрийцы и французы накатываются на него с юга и запада. Казалось бы, пора преодолеть последствия «предательства» Петра III. И действительно, императрица незамедлительно после своего восшествия на престол отдала ряд приказов. Вот некоторые из них: «Генерал-поручику Петру Ивановичу Панину срочно убыть из Кенигсберга к генералу Петру Александровичу Румянцеву, принять от него командование русским корпусом и вернуться в войсками в Россию. <…> Генерал-аншефу Захару Григорьевичу Чернышеву прекратить выступление на стороне Фридриха II против Австрии и вернуться с войсками домой». Эти распоряжения, как мы знаем, были выполнены точно и в срок.
Здесь стоит еще раз напомнить о происхождении Екатерины II: ее отец. Христиан Август Ангальт-Цербстский из цербст-дорнбургской линии ангальтского дома, подобно многим своим соседям, мелким северо-германским князьям, состоял на службе у прусского короля. Он стал генерал-майором прусской службы еще к моменту женитьбы на ее матери, принцессе Гольштейн-Готторпской, и был шефом и командиром пехотного полка № 8, расквартированного в Штеттине. Одновременно он выполнял обязанности городского коменданта. Летом 1742 года Фридрих назначил его губернатором Штеттина и пожаловал чином генерал-лейтенанта. В это же время Христиан Август неудачно попытался избраться в герцоги Курляндские и кончил свою службу в чине генерал-фельдмаршала, полученным по протекции своей новой родственницы — императрицы Елизаветы. Несколько позже Христиан Август унаследовал титул герцога и стал соправителем Ангальт-Цербста в прусской Саксонии (ныне земля Заксен-Ангальт).
Особенный же интерес представляет мать Екатерины — Иоанна Елизавета. Эта «неуживчивая и непоседливая», по словам Ключевского, женщина была заядлой интриганкой и авантюристкой. «На своем веку она исколесила чуть не всю Европу, побывала не в одной столице, служила Фридриху Великому по таким дипломатическим делам, за которые стеснялись браться настоящие дипломаты, чем заслужила большой респект у великого короля, и незадолго до воцарения дочери умерла в Париже в очень стесненном положении, потому что Фридрих скупо оплачивал услуги своих агентов» (Ключевский В. О. Исторические портреты. Деятели исторической мысли. М.: Правда, 1990. С. 576).
Так что даже с учетом неудачи правления своего пламенного поклонника Петра, Фридрих имел все основания быть довольным личностью новой российской императрицы. С момента воцарения Екатерины начинался постепенный отход России от союза с Австрией и Францией и ее сближение с Пруссией, продолжавшееся ее сыном и внуками вплоть до правления Александра Николаевича Освободителя. Поэтому вряд ли стоит упрекать в «потере результатов войны» только Петра III: жена его, похоже, придерживалась точно такой же точки зрения на формирование отношений как с Берлином, так и с Веной.
Лучше всего прокомментировал это Ключевский. Говоря о молодости Екатерины II еще в бытность ее немецкой принцессой, он пишет: «В числе сватов, старавшихся пристроить Екатерину в Петербурге, было одно значительное лицо — сам король прусский Фридрих II. После разбойничьего захвата Силезии у Австрии он нуждался в дружбе Швеции и России и думал упрочить ее женитьбой наследников обеих этих держав. Елизавете очень хотелось женить своего племянника (наследника Петра Федоровича. — Ю. Н.) на прусской принцессе, но Фридриху жалко было расходовать свою сестру на русских варваров, и он наметил ее за шведского наследника… ставленника Елизаветы из голштинских (герцогов. — Ю. Н.) Адольфа Фридриха для подкрепления своей дипломатической агентуры в Стокгольме, а за русского наследника хотел испоместить дочь своего верного фельдмаршала, бывшего штеттинского губернатора, рассчитывая создать из нее надежного агента в столице страшной для него империи. Он сам признается в своих записках с большим самодовольством, что брак Петра и Екатерины — его дело, его идея, что он считал его необходимым для государственных интересов Пруссии и в Екатерине он видел лицо, наиболее пригодное для их обеспечения со стороны Петербурга» (Ключевский В. О. Исторические портреты. Деятели исторической мысли. С. 579).
