«Освободительные» и «оборонительные» цели России становятся особенно понятными при Первом упоминании о «приобретении» Восточной Пруссии. Дело в том, что эта прусская провинция — наследие Тевтонского ордена — никогда не входила в состав Священной Римской империи и не находилась под формальным сюзеренитетом Габсбургов. В 1701 году Фридрих I воспользовался этим фактом, чтобы провозгласить себя «королем в Пруссии», не испрашивая согласия у Вены, а лишь принеся вассальную присягу Речи Посполитой, которая имела права сюзерена над Восточной Пруссией. Теперь русские могли присвоить себе земли в окрестностях Кенигсберга, не ущемляя «целостности и единства» земель германской империи, гарантом которых от посягательств иностранных держав обязаны были выступать Габсбурги, и при этом не испортить отношений с Австрией.
В ответ на обращение русского правительства Мария Терезия уведомила Елизавету о заключении Версальской конвенции и предложила присоединиться к ней, а также заключить с Австрией наступательный союз против Пруссии. Оба этих предложения русское правительство приняло, причем материалы переговоров свидетельствуют, что оно считало необходимым как можно раньше начать войну против Фридриха II, чтобы не дать ему разбить союзников поодиночке.
Опасения русского правительства оправдались. Фридрих довольно быстро узнал о русско-австрийских переговорах по поводу заключения наступательного союза и об интенсивной подготовке России и Австрии к войне. Прусский король вполне обоснованно считал, что в создавшейся обстановке «нет другого спасения, как предупредить врага; если мое нападение будет удачно, то этот страшный заговор исчезнет как дым; как скоро главная участница (Австрия) так будет снесена, что не будет в состоянии вести войну в будущем году, то вся тяжесть падет на союзников, которые, конечно, не согласятся нести ее». Этот отрывок хорошо передает спекулятивный ход размышлений Фридриха, строившего свою политику в расчете на выигрышные для него последствия каких-то других предполагаемых действий. Моральная сторона дела — то, что он будет пусть не фактическим, но формальным зачинщиком войны, — не смущала прусского короля.
Фридрих, глядя на обилие врагов и острую нехватку союзников, мог рассчитывать только на свои собственные силы. И силы у него были.
К середине 50-х годов Пруссия стала опасным врагом для любой европейской державы. Энергичный 44-летний Фридрих, имевший за плечами серию побед в войне за Австрийское наследство, жаждал нового столкновения. Война за новые территории вытекала из основ прусского военного государства и казалась королю нормальным состоянием, тогда как мир — лишь передышкой для накопления сил для новой войны. Нужно отдать Фридриху должное: экономный до аскетизма, но не жадный, он сумел образцово поставить хозяйство увеличившегося после захвата Силезии королевства. В то время как его коронованные соседи беззаботно и весело проматывали миллионы, Фридрих деятельно готовился к войне.
На протяжении ряда лет бюджет Пруссии не знал дефицита. Возросшие после захвата Силезии доходы королевства, различные меры по экономии расходов позволили Фридриху скопить для военных затрат значительную сумму и провести несколько кампаний без ущерба для экономики и не прибегая к иностранным субсидиям. Подлинной страстью короля-полководца была армия.
Несмотря на потери в войне за Австрийское наследство, прусская армия увеличилась со 100 тысяч в 1740 году до 145 тысяч человек в 1756-м. Склады и магазины ломились от огромных запасов вооружения, амуниции, продовольствия. Сама армия, подчиненная жесточайшей дисциплине, являлась хорошо отлаженной машиной, готовой по первому приказу короля в считанные дни выступить в поход. Недостатки ее, как и несовершенство всей стратегии и тактики Фридриха И, выявились позже, в ходе Семилетней войны, но до ее начала прусская армия представлялась внушительной силой и ее превосходство в организации и подготовке над другими армиями бросалось в глаза многим.
Против всех своих врагов Фридрих мог выставить только четырех союзников: короля английского, ландграфа Гессен-Кассельского и герцогов Брауншвейгского и Готского, которые обещали подкрепить его силы своими незначительными войсками. Но прежде начала враждебных действий в Германии Англия вступила в борьбу с Францией на море: корабли обеих держав встретились уже в Атлантическом океане. Все внимание Георга было обращено на эту войну, а между тем около границ Пруссии, во всех соседних государствах начались военные приготовления. В Лифляндии собиралась значительная русская армия; в Богемии сосредоточивались австрийские войска, везде устраивали магазины, улучшали дороги. По всему было видно, что враги желали начать свои действия еще в течение этого же года.
Фридрих отправил в Вену посольство с требованием объяснения насчет этих военных приготовлений. Ему отвечали неопределенно, в загадочных выражениях. Фридрих повторил свой запрос, но на этот раз посол его был принят сухо, надменно и не получил никакого ответа. Фридрих принял это за явный знак недоброжелательства и поторопился приготовить свои войска для предупреждения неприязненных действий своих противников.
Через кабинетных шпионов он узнал, что враги условились начать свои действия не ранее следующего года, потому что снаряжения их к войне не были закончены. Брюль выговорил себе право пристать к союзникам не прежде, как с началом войны, или, как он сам выражался, когда «рыцарь уже зашатается в седле». Курфюрст Саксонский хотел под видом нейтралитета пропустить Фридриха II с армией в Богемию через свои владения, чтобы потом вернее ударить ему в тыл. Таким образом, Брюль сделал ошибку, ставшую для Саксонии гибельной: он рекомендовал своему королю не присоединяться к коалиции до тех пор, пока Фридриху не будет нанесен решительный удар (однако все сложилось по-иному — король Пруссии не стал ждать нападения, а ударил первым и именно по оказавшейся в одиночестве Саксонии, сразу выбив из стальной цепи противников самое слабое звено).
Этот замысел заставил Фридриха обратить особенное внимание на Саксонию, и он решил овладеть ей, силой принудить Августа III вступить с ним в союз и действовать в пользу Пруссии. Король делал все необходимые к тому распоряжения так скрытно, что не только неприятель, но даже ближайшие к нему полководцы не могли отгадать настоящих его намерений. Только перед самым открытием похода он созвал военный совет, изложил ему причины, побуждающие его к поднятию оружия, представил копии со всех актов, заключенных его врагами, и открыл наконец план своих действий. План был всеми одобрен единодушно, и вслед за тем войска двинулись в поход. Между тем ко всем дворам были отправлены списки с полученных им от Менцеля бумаг, чтобы открыть перед всеми державами замыслы соседей и показать законность своего предприятия.
Прусская армия в походе. 1756 год.
Впоследствии Фридрих писал, что «в политике задерживаться пустыми формальностями в таком важном деле было бы непростительной ошибкой… нерешительность и медлительность могут погубить все, а спасти может только быстрота и сила». В его «Истории Семилетней войны» эта мысль выражена более откровенно: истинные государи сами решают, когда им нужно начать войну, ведут ее, а какому-нибудь «трудолюбивому юристу предоставляют найти оправдание». Когда министр иностранных дел Подевильс пытался отговорить короля от решительных действий, указывая на возможности мирного разрешения конфликта и огромный риск, которому бы подверглась Пруссия в случае начала войны по его инициативе, Фридрих не стал слушать своего министра и выпроводил его словами: «Прощайте, человек трусливой политики». Жребий был брошен.
