Почитав последнее письмо, она принялась рыдать еще сильней, нежели ранее. Графиня, которая не покидала ее в столь жалостном состоянии, чтобы отвлечь ее от страданий, открыла шкатулку, где сверху они увидели платок со следами крови в нескольких местах. «Боже, возможно ли, — вскричала Арделиза, — я вижу это и все еще жива! Как! Несчастный, которому было дано так много более существенного, сохранил даже этот платок! Есть ли в мире что-нибудь более трогательное!» И тут она рассказала Фезик, как несколько лет назад она при нем порезалась за рукоделием и как он попросил у нее платок, которым она вытерла руку, и с тех пор его хранил. Еще они там нашли браслеты, кошельки, локоны и портреты Арделизы, а потом письма, и Фезик попросила у подруги позволения прочитать некоторые из них. Арделиза согласилась, и Фезик раскрыла первым это.
Письмо
Здесь говорят, вы потерпели поражение. Возможно, это ложный слух, пущенный вашими завистниками, но может быть и правда. В этой неизвестности я молю Господа лишь о жизни своего возлюбленного и готова пожертвовать армией. Да, Господи, не только армией, но государством и целым миром. С тех пор как мне сообщили эту новость, ничего не сказав о вас, я делаю по двадцать визитов в день. Я заговариваю о войне в надежде узнать что-нибудь утешительное. Везде мне твердят, что вы потерпели поражение, но ничего не говорят собственно о вас. Я не решаюсь спрашивать, что с вами сталось, не потому, что тем самым обнаружу свою любовь к вам; я слишком встревожена, чтобы заботиться о приличиях, но я боюсь узнать больше, чем хотела бы. Вот каково мое состояние теперь и вплоть до прибытия первого очередного курьера, если у меня достанет сил его дождаться. Мое беспокойство умножает то, что вы многократно обещали посылать мне чрезвычайных курьеров после каждого чрезвычайного происшествия, и мне кажется дурным знаком не иметь от вас известий после этого.
В то время как Фезик с трудом читала это растрогавшее ее письмо, Арделиза проливала слезы. Когда оно было дочитано, обе долго молчали. «На сегодня хватит чтения, — сказала Фезик, — ведь если это причиняет боль мне, то вам еще больше». — «Нет, — отвечала Арделиза, — продолжайте, я вас прошу. Мне это приносит не только слезы, но и воспоминания о нем». Тогда Фезик открыла следующее письмо и нашла в нем вот что.
Письмо
Неужто мне из-за вас вовек не будет покоя? Вечно ли мне страшиться вас потерять, либо из-за вашей гибели, либо из-за вашей неверности? Всю кампанию я мучаюсь жестоким беспокойством; каждый вражеский выстрел заставляет меня думать, что он предназначен вам. Я узнаю, что вы проиграли сражение, и не знаю, что с вами сталось, и когда, испытав тысячу смертельных ужасов, мне становится известно, что моя удача вас уберегла — ибо вы должны хорошо понимать, что обязаны этим не собственному везению, — мне говорят, что вы в Авиньоне утешаетесь от невзгод в объятиях Армиды.
[150] Если это правда, то мое несчастье, что, потеряв победу, вы не потеряли в сражении и жизнь. Да, мой дорогой, я предпочла бы видеть вас мертвым, чем неверным, ибо тогда мне было бы сладко верить, что вы меня любили до самого конца; теперь же в моем сердце лишь ярость быть покинутой ради другой, которая не любит вас так, как я.
«Что я узнаю, — сказала Фезик Мирелю. — Кандоль любил Армиду?» — «Нет, сударыня, — отвечал Мирель, — по дороге из армии он провел два дня в Авиньоне, чтобы отдохнуть, и там дважды виделся с Армидой. Судите сами, можно ли это назвать любовью. Но, сударыня, — обратился он к Арделизе, — кто вас об этом известил?» — «Увы, — отвечала она, — до меня дошла общая молва об этой страсти и еще о том, что она отчасти послужила причиной его смерти: здесь это у всех на устах». И она принялась рыдать пуще прежнего; Фезик, старавшаяся отвлечь ее от горя, спросила, знаком ли ей почерк на конверте следующего письма. «Да, — ответила Арделиза, — это письмо моего дворецкого. Это должно быть любопытно; посмотрим, что он пишет». И она развернула его письмо.
Письмо
Что бы там госпожа ни сообщала вам, дом полон норманнов. Лучше бы эти черти оставались в своем краю. Меня это бесит, Монсеньор, как и тысяча других вещей, которые я вижу и которые не буду подробно описывать, надеясь, что вы скоро будете здесь и сами наведете порядок.
Под норманнами дворецкий разумел Ороондата и его братьев, Танкреда, шевалье Эдмона и Тюрпена, которые усердно посещали Арделизу.
[151]
Простодушие, с которым этот бедняга сообщал новости Кандолю, так поразило безрассудную даму, что, поглядев на выражение лица Фезик, у которой не было особых причин горевать, она принялась хохотать во все горло. Фезик, видя, что она смеется, тоже засмеялась. И лишь бедный Мирель, не в силах выносить столь неуместное веселье, удвоил рыдания и выбежал из кабинета.
Два или три дня спустя Арделиза утешилась, но Фезик и другие подруги посоветовали ей продолжать плакать ради сохранения чести, говоря, что ее связь с Кандолем была слишком публичной, чтобы притворствовать. Она сдерживалась еще три или четыре дня, а затем вернулась к обычному поведению. Этому способствовал карнавал, который позволил ей следовать своим склонностям, а кроме того, задобрить мужа, который подозревал о ее связи с Кандолем и почитал счастьем от него избавиться. Итак, чтобы показать ему, что на сердце у нее ничего нет, она четыре или пять раз отправлялась с ним на маскарады, а чтобы вновь завоевать его доверие своей искренностью, она призналась ему не только в своей любви к Кандолю, не только в том, что тому были дарованы все знаки ее благосклонности, но и рассказала подробности их наслаждений. «Он не любил вас, сударыня, — сказал ее супруг (желая оскорбить слабость бедного усопшего), — он слишком мало старался для такой красавицы, как вы».
Не прошло и недели, как она встала с постели, к которой была прикована четыре месяца из-за серьезной болезни ноги, но тут она решила участвовать в маскарадах, и это желание ускорило ее выздоровление больше прочих снадобий, столь долго ей предписанных. Итак, она четыре или пять раз появлялась в маскарадном костюме вместе со своим супругом, однако это все были небольшие и неприметные маскарады, а она желала сделать нечто великое и громогласное, о чем бы все говорили, а потому она и еще трое нарядились капуцинами, а двое ее друзей — монахинями ордена Святой Клары. Она, ее муж, Танкред и Тюрпен были капуцинами, а англичанин Грассар и Резильи — монашками. В ночь на Марди-гра эта компания побывала на всех ассамблеях. Узнав о таком маскараде, король и королева-мать были в сильном гневе на Арделизу и публично заявили, что они отомстят за оскорбление, нанесенное религии.
[152] Но со временем Их Величеств удалось смягчить, и все угрозы закончились лишь потерей уважения к Арделизе.
