Вы, дорогой читатель, без сомнения, слыхали некоторое время назад разговоры о браке между графом де Сен-Поль и Ее Королевским Высочеством Мадмуазель, что, как бывает в подобных случаях, вызвало немало пересудов, особенно среди придворных, которые, будучи искушенными в этих материях, рассуждают о них решительно и по сути.
Тогда же собиралось некое общество, то ли в Париже, то ли еще где, точно не знаю, но мне известно, что это были близкие друзья господина графа де Лозена, как вы увидите по их речам, ибо, беседуя о разном, они дошли до свадьбы Мадмуазель, и, когда каждый высказал свое мнение и отметил, как мало она занимает Ее Королевское Высочество, один из собеседников обратился к господину де Лозену и сказал: «О чем вы думаете, господин де Лозен? Почему человек вашего ума забывает о себе, когда предоставляется такой прекрасный и благородный случай? Неужели вы полагаете, что дело не стоит того, чтобы над ним поразмыслить? Это была бы не самая пустая трата времени». Столь неожиданная речь так сильно удивила господина де Лозена, что человек менее обширного ума не знал бы, что ответить. «Как, — отвечал он на эти слова, отступив на два или три шага, — мне думать о Мадмуазель? Что вы такое говорите! Я слишком хорошо знаю, кто она и кто я, чтобы питать подобные замыслы, слух о которых меня ужасает, а одно помышление делает преступным. Я бы воздержался даже от того, чтобы представить себе такое намерение». «Почему нет? — возразил его друг. — Вы знаете, что многие теряют, потому что не ищут. Что дурного в том, чтобы испытать судьбу? Принцесса не столь уж недоступна, особенно для вас, мы знаем, что вы с ней на дружеской ноге, и она вас слушает охотней, чем других. Так чего дурного в том, чтобы прощупать почву?» «Я не решусь даже о том подумать, — отвечал граф де Лозен, — ответ, который я вынужден дать на ваши любезные речи, причиняет мне боль, ибо я вижу невозможность вами предложенного». «Когда бы вы пожелали, то поразмыслили бы об этом, — вскричала тогда вся компания, — все мы здесь ваши друзья и советуем вам, ведь с вашим умом и умением вести себя, да еще пользуясь благосклонностью короля, нет ничего невозможного: подумайте, поверьте, эта задача для вас, и мы будем крайне рады, если вы добьетесь успеха, поэтому не послушать нас глупо». Господин де Лозен отвечал им так же, как первому собеседнику, оправдываясь самыми убедительными и очевидными резонами, и на том эта достопочтенная компания разошлась. Но так как от природы нам любо то, что нам льстит, хотя приличия не позволяют этого обнаруживать, и мы часто открещиваемся и пылко отрекаемся от самого для нас желанного, и чем более рассудок человека способен распознать ценность и достоинство предлагаемого способа продвижения, тем более его воспламеняет жажда пустить его в ход.
Расставшись с друзьями, граф де Лозен вернулся к себе, и не успел он это сделать, как разговор о Мадмуазель вновь пришел ему на ум, и отвергнутое им как пустое и маловероятное показалось ему не столь непреодолимым и чуть более легким. Обладая большим умом, он начал питать некоторую надежду; конечно, ему были очевидны множественные трудности, но чем более трудным казалось дело, тем более разгоралась его отвага, ибо ему было ведомо, что величайшую славу часто приносит преодоление величайших препятствий. За ними он видел одну из величайших принцесс вселенной, презревшую многих властителей и королей, как будто природе оказалось не по силам найти сердце, ее достойное. Он знал, что нравом она из самых горделивых, а отвагой столь велика и возвышенна, как только можно вообразить. И все же эти доводы его не остановили; хорошо все обдумав на протяжении месяца, часто не зная покоя и отдавая все силы уже зародившимся великим замыслам, он поступил так, как поступали славные смельчаки былых времен, бравшиеся лишь за то, что казалось почти невозможным или, по крайней мере, весьма трудным; именно это многим принесло бессмертную славу. Наконец, тысячу раз перебрав идеи, толпой теснившиеся у него в уме, и поразмыслив о бесценной награде, которую ему сулили эти труды, он воспрял сердцем и принял твердое решение исполнить задуманное, хорошо понимая, что если не воспользоваться случаем, то другого в жизни не будет и ему не найти более славного средства возвыситься и утвердить свою фортуну.
И вот он принялся с удвоенным пылом служить Мадмуазель. Стать к ней вхожим ему было нетрудно: его ловкий ум давно ее очаровал. Он видел ее всякий день и оставался допоздна. Но беседы вел лишь о почтении, о долге, о новостях и изъяснялся с той учтивостью, которая вызывает всеобщее уважение. А так как обширный ум упивается прекрасным более посредственного, которому оно едва доступно и которому по нраву лишь заурядное, Мадмуазель с большим удовольствием и чудесным прилежанием слушала господина де Лозена; и наш граф, ведя свою игру тайком и незаметно для всех, находил все новые материи для новых бесед, а его светлый ум примечал, как благосклонно внимает ему принцесса, и постоянно снабжал его тем, что могло доставить ей удовольствие. И тут господин де Лозен начал замечать некоторые проблески надежды, хотя и очень слабые. Правда, его хорошо принимали, но так было и раньше. Если принцесса выказывала ему некоторое расположение, то это было и могло быть лишь следствием ее великодушия. Поэтому прочного основания для надежд не было. К тому же он видел огромную разницу положений, повергавшую его в отчаяние — в этом было величайшее препятствие. И все же он не оставлял своих замыслов. Так продолжалось некоторое время, затем ему пришла мысль, что пора сыграть решительней. Вот прекрасный урок для тех, кто стремится быть допущенным к своей возлюбленной: следует научиться подделываться под ее нрав, это — единственный истинный способ войти к ней в доверие.
А граф де Лозен решил во что бы то ни стало завоевать ум Мадмуазель — или умереть. В этом ему не помешала бы помощь, но он взял за правило полагаться лишь на самого себя. Что делать? Его гений принялся пристально изучать принцессу, со всей серьезностью и на протяжении некоторого времени; он подметил, что принцесса любит двор и остроумцев и по природе (как свойственно ее полу) любопытна; поэтому он решил пойти именно этим путем, проще всего ведущим к цели. Однажды он был у принцессы и после многих прекрасных речей, как бы служивших прелюдией к задуманному, ловко свернул в нужную сторону и заговорил о не столь гласных придворных делах. «Неужели, Мадмуазель, — сказал он ей, — Ваше Королевское Высочество желает вечно оставаться у себя и не иметь сношений со двором? Неужто в самом цветущем из дворов нет ничего для вас привлекательного? Ведь там можно видеть людей со всех четырех сторон света, постоянно приезжающих взглянуть на величие и великолепие Лувра, отдать дань восхищения нашему несравненному монарху и всему королевскому дому, прекрасней и чудесней которого, без сомнения, нет в целом мире. Возможно ли, что все это великолепие и утонченнейшие умы, которым там несть числа, ничем не привлекают Ваше Королевское Высочество? Конечно, лишь Вашему Королевскому Высочеству дано всегда находиться при дворе, не покидая своих покоев, ибо, лишив Лувр его лучшего украшения, каковым является присутствие вашей королевской персоны, вы можете воссоздать двор в Люксембургском дворце или в любом другом месте, где находитесь». «Вы изволите смеяться, господин де Лозен, — отвечала Мадмуазель, — ваш неизменно галантный ум и тут стремится быть галантным?». «Упаси Бог, Мадмуазель, — возразил господин де Лозен, — чтобы я переступил границы должного почтения! Мне слишком хорошо известно, как я обязан говорить с персонами вашего ранга, чтобы я мог позабыть о долге. И то, что я беру за смелость вам сказать, есть лишь малый избыток преданности в служении Вашему Королевскому Высочеству, которую я всегда ощущал и которая с каждым моментом все возрастает. О да, Мадмуазель, — продолжал он, — у меня есть желание, невыразимое желание видеть вас госпожой целого света, и, если бы мне посчастливилось хоть чем-то тому посодействовать, жизнь моя была бы ничтожнейшим из даров, которые я хотел бы вам вручить, ибо мое искреннее желание — служить интересам Вашего Королевского Высочества». «Господин де Лозен, вы слишком великодушны и учтивы; я хотела бы иметь возможность выразить вам признательность; но так как мои чувства слишком необычны и редкостны для нашего времени, мне следовало бы быть кем-то более могущественным, дабы достойно вас отблагодарить. Но знайте, что до конца дней я сохраню память о ваших добрых и великодушных побуждениях». «Мадмуазель, — сказал господин де Лозен, — не жажда фортуны побуждает меня к таким речам; мой единственный резон — Ваше Королевское Высочество, и ваше дело мне кажется столь славным и справедливым, что я готов на все, чтобы сдержать слово». — «Но, господин де Лозен, — сказала Мадмуазель, — что вы хотите от меня после столь благородного и великодушного признания? Как! Чтобы потом пошла молва, что принцесса моего ранга не смогла отблагодарить высокие стремления благородного человека? Прошу вас, удоволетворитесь тем, что было сказано, не торопите меня и ожидайте лучшего от времени и от фортуны, но помните о своем слове: если вы о нем не забудете, то буду помнить и я». — «Нет, Мадмуазель, — отвечал господин де Лозен, — я о нем не забуду, и, если Ваше Королевское Высочество окажет мне милость и потребует тому доказательств, вы увидите, как я исполняю задуманное. И чтобы показать свою искренность, я хочу немедленно дать вам средство меня испытать. Вы знаете, что я имею счастье быть на хорошем счету у короля, поэтому мало что происходит при дворе, о чем я не узнаю одним из первых; и, если вы, Мадмуазель, почтите меня доверием, я смогу вас обо всем оповещать. Я не буду говорить о соблюдении тайны: Ваше Королевское Высочество сохраняло осторожность и в более насущных обстоятельствах; так что на этот счет я спокоен. Король вас любит и полюбит еще более, если вы, Мадмуазель, проявите немного усердия; тогда вы будете сидеть за его столом и иметь первое место во всех развлечениях: король будет счастлив иметь вас рядом, вы — принцесса на выданье, и, без сомнения, он непременно устроит вашу судьбу в соответствии с вашим рангом, если не удастся найти равного вашим достоинствам. Что касается меня, то Ваше Королевское Высочество может рассчитывать на мою совершенную преданность, и уверяю, что, когда речь идет о ваших интересах, я не упущу ни малейшей возможности сделать все от меня зависящее, имей я дело с королем или с кем-нибудь другим; смею надеяться, что вскоре Ваше Королевское Высочество почувствует мою заботу».
