«Histoire de la Maladie»: «Его величество продолжал думать, что это крымская лихорадка, тогда как это было нечто совсем иное».
Императрица: «Около пяти часов я послала за Виллие и спросила его, как обстоит дело. Виллие был весел, он сказал мне, что у императора жар, но что я должна войти, что он не в таком состоянии, как накануне».
Волконский: «Государь проводил ночь спокойно и поутру чувствовал себя лучше; приказал позвать императрицу, которая оставалась у него до самого обеда».
Баронет (в дневнике) верен своей линии, в то время как с императрицей он весел и ничего опасного у государя не находит. Как мы уже отмечали, эти дни самые благоприятные в истории болезни. Про лекарство Волконский не упоминает, но надо думать, что всё шло по-старому, т.е. что лекарства государь принимал исправно. К сожалению, записки Елизаветы Алексеевны на этом обрываются.
12-го ноября:
Виллие: «Как я припоминаю, сегодня ночью я выписал лекарства для завтрашнего утра, если мы сможем посредством хитрости убедить его принимать их. Это жестоко — нет человеческой власти, которая могла бы сделать этого человека благоразумным. Я — несчастный».
«Histoire de la Maladie»: «К вечеру лихорадка настолько усилилась, что нельзя было не предвидеть опасности».
Волконский: «Поутру жар продолжался… Позвать изволил к себе императрицу, которая изволила остаться целый день. К вечеру сделалось легче».
«Как я припоминаю», по мнению Барятинского, прямая улика того, что «дневник» Виллие составлен задним числом. То, что это так, явствует с большей долей вероятности и из того, что и как «записывал» лейб-медик «день за днём». Конечно же, все его «аспекты» были составлены и записаны на бумагу постфактум, когда «дело» удалось и он срочно принялся за алиби. Другие фразы этой записи продолжают вдалбливать в наши мозги необходимые убийцам мысли. Им (фразам) спешит на подмогу «Histoire de la Maladie» и вещает прямо словами лейб-медика. Волконский же пока особой беды не видит.
13-го ноября:
Виллие: «Будет плохо, так как он и слышать не хочет, чтобы делать то, что необходимо. Эта сонливость — плохой знак».
«Histoire de la Maladie»: «Летаргическая сонливость, дыхание затруднённое и прерываемое сильными спазмами, доказывали, что нужны были более действительные меры, от которых, впрочем, больной упорно отказывался. Ночь была ужасная, и опасения за его здоровье усиливались с каждым усилением лихорадки».
Волконский: «Государь ночь провёл изрядно и поутру принимал слабительное; жар уменьшился до полудня, потом опять начался и продолжался во всю ночь. Вечером принимал два клистира, которые много облегчили».
Разнообразия в записях шотландца не дождёшься. «Французский документ» явно составлен с целью оправдать лейб-медика и «увековечить» необходимые версии. Волконский чаще пишет о «жаре», но пунктуально отмечает, что государь принимал лекарства.
14-го ноября:
Виллие: «Всё очень не хорошо, хотя бреда у него нет. Я хотел дать ему соляной кислоты с питьём, но по обыкновению получил отказ. „Уходите“.
Я заплакал, и он, увидев это, сказал: „Подождите, мой дорогой друг. Я надеюсь, что вы не сердитесь на меня за это. У меня мои причины“».
Волконский впервые отмечает, что государь отказался от процедуры, а именно — от пиявок (заметим: не от лекарств).
Ну а лейб-отравитель продолжал «по обыкновению» лгать и творить легенду… «У меня — мои причины» — намёк на какую-то тайну, которую имел царь и никому не выдавал её. Впрочем, появилось и новое. Яков Васильевич, как он себя изображает, оказался ещё и артистом: заплакал, а государь успокаивал расчувствовавшегося старика, как младенца. В этот день в 9 часов вечера в опочивальню государя был впервые призван доктор Тарасов, ранее туда не допускавшийся по распоряжению Виллие. «Надобно заметить, — вспоминал Тарасов, — что я во время болезни императора во дворце до того (до 14 ноября. — Б.Н.) не бывал, а о положении его величества все подробности знал частью от баронета Виллие, не желавшего, как казалось, допустить меня в опочивальню императора, а частью от лейб-медика Стофрегена». Формально Виллие, если он действительно не позволял Дмитрию Климентьевичу приходить к императору, был прав — хирургу около страдающего животом человека делать было нечего. Но, с другой стороны, для больного, а тем более умирающего, могло оказаться целительным любое слово близкого человека.
Заметим, что в воспоминаниях Тарасова, когда они начали касаться положения дел в царской опочивальне, нет ни слова об отказе принимать лекарства.
15-го ноября:
Виллие: «Что за печальная моя миссия объявить ему о близком разрушении в присутствии ея величества, императрицы, которая пошла предложить ему верное средство: причастие Святых Тайн».
Волконский: «Его величество, не отказывая с тех пор ничего (после принятия Святых Тайн и беседы с духовником. — Б.Н.), употреблял все лекарства, какие ему были подносимы; начали с пиявок, коих поставили за уши 35 по обеим сторонам, что продолжалось довольно долго и крови довольно было вытянуто; жар хотя и уменьшился, но не надолго, и к ночи было уже хуже. Прикладывали синапизмы к рукам и бёдрам».
До смерти ещё четыре дня, а лейб-отравитель уже заявляет о «близком разрушении»; уж мог бы не интриговать, а прямо написать: дня через четыре наступит, дескать, окончательный пароксизм, — поверили бы! Волконский верен себе и продолжает рассказывать о процедурах и лекарствах.
16-го ноября:
Виллие: пишет о принятии императором некоторых лекарств.
«Histoire de la Maladie»: «Усиление лихорадки между 3 и 4 часами утра сопровождалось всеми признаками смерти».
Волконский: «Ночь проводил худо и всё почти в забытьи; во весь день было худо… ничего не говорил».
Тарасов: «Ночь государь провёл несколько спокойнее. Жар был менее сильный; поставленная на затылок шпанская мушка хорошо подействовала».
Теперь уже «французский документ» за три дня до смерти «уверенно» предсказывает последнюю. Вот бы авторам этой анонимки организовать специальную службу по предсказаниям — неплохо бы зарабатывали. Другие свидетели констатируют всё то же: лекарства регулярно принимаются, они даже «действуют», но странным образом никакого результата не производят.
17-го ноября:
Виллие: «Чем дальше, тем хуже. Смотри историю болезни». (Какую, где?)
Тарасов: «Болезнь достигла высшей степени своего развития».
Волконский: «Ночью было худо… К вечеру сделалось хуже… Был всю ночь в опасности».
Императрица (из письма свекрови Марии Фёдоровне):
«Сегодня… наступило очень решительное улучшение в состоянии здоровья императора… Вы получаете бюллетени. Следовательно, вы могли видеть, что с нами было вчера и даже ещё этой ночью. Но сегодня сам Виллие говорит, что состояние здоровья нашего дорогого больного удовлетворительно».
