Нужно сказать, что кризисы в медицине случаются нередко. Достаточно вспомнить кризис медицины 30-х гг. XX в. возникший из-за несоответствия анализа и синтеза общей теории медицины, сравнительно недавний кризис дегуманизации медицины, вызванный издержками процесса технизации, нынешний кризис в социальной медицине.
Если учесть вышеизложенное, то становится очевидным, что в деятельности Мандта как врача было больше плюсов, чем минусов. Действительно, он владел всеми имевшимися тогда в распоряжении врачей методами непосредственного исследования больных, причём достиг в этом деле значительного совершенства и даже разработал свой собственный оригинальный метод поверхностной пальпации печени и толстых кишок. Кстати говоря, метод глубокой пальпации органов брюшной полости был описан В.П. Образцовым в 1887 г.
Конечно, Мандт не применял химических и микроскопических методов исследования, как и других методов, основанных на данных точных наук, но для их внедрения требовался гений, например, С.П. Боткина, а Мандт, увы, гением не был. Но освоенные им новые методы обследования больных в сочетании с большим опытом и глубокой интуицией позволяли ему создавать «картину болезни», то есть ставить диагноз, хотя и основанный подчас на ложных посылках.
Мандт был истинным представителем клинической медицины, то есть направления, предложенного Г. Бургавом и заключающегося в наблюдении больных у их постелей. Таким образом, он внёс свой вклад в развитие русской терапевтической школы, всегда отличавшейся в этом отношении от западноевропейской схоластической медицины.
В. Верекундов пишет, что Мандт «в течение пятнадцати лет не изменял своим взглядам на сущность болезней», однако при этом он неоднократно «самым неожиданным образом изменял свою терапию». Согласимся, что одно невозможно без другого. Как раз поиск новых способов лечения взамен скомпрометировавших себя старых был признаком того, что Мандт искал новые пути в объяснении сущности болезней. И не его вина, а беда всей медицины того времени, что ещё не было проторённой дороги не только к клинико-функциональной, но даже и к органолокалистической теории болезни, выведшей в конце концов клиническую медицину на дорогу этиотропного и патогенетического лечения.
Мы уже говорили, что Мандт был также прекрасным педагогом. Правда, профессора-терапевты Военно-медицинской академии им. С.М. Кирова В.А. Бейер, Н.С. Молчанов и А.С. Мищенко, выражая, очевидно, своё неприятие склонности Мандта к гомеопатии, придерживаются прямо противоположного мнения. Они утверждают, что «Мандт был совершенно не подготовлен к педагогической деятельности, он был далёк от новых по тому времени методов диагностики и терапии, эмпирически применял сомнительные в смысле возможной эффективности средства». И далее: «Тотчас после смерти Николая I Мандт вынужден был уехать в Германию, оставшись совершенно чуждым стране, где он провёл около 20 лет, восстановив против себя общественное мнение, приписавшее системе его лечения даже смерть императора». Действительно, пока Мандт являлся лейб-медиком императора, его теория считалась общепризнанной и не подлежала критике. Но после смерти Николая I она была немедленно развенчана. Для оценки лечения по «атомистической методе» в 1856 г. по повелению Александра II была учреждена специальная комиссия, в которую вошли профессора Здекауэр и Экк. Решение комиссии похоронило мандтовскую «методу». И это была не последняя попытка в истории отечественной медицины разделаться с гомеопатией.
Медицина — это не только наука, но и искусство. Поэтому каждый более или менее выдающийся врач ещё и хороший актёр. Надо полагать, что Мандт не являлся исключением в этом отношении, обладая искусством импровизации и будучи неплохим психологом.
Известно, что одной из самых важных и в то же время самых трудных областей внутренней медицины является прогноз заболеваний. При этом первым и наиважнейшим вопросом, интересующим как врача, так и больного, является вопрос об исходе заболевания, то есть смертельно оно или нет.
В случае с болезнью Николая I видно, что Мандт проявил себя не только выдающимся диагностом, распознавшим с помощью весьма ограниченных, особенно по современным меркам, диагностических методов («слуховой рожок») поражение нижней доли правого лёгкого с последующим распространением процесса на оба лёгких и развитием «паралича лёгких» (по нынешней терминологии — нижнедолевая правосторонняя постгриппозная пневмония, перешедшая в сливную двухстороннюю пневмонию с развитием отёка лёгких), но и как блестящий прогнозист, правильно и своевременно определивший неблагоприятный исход заболевания. Другое дело, что сообщение им этих сведений Николаю I, негативно повлияв на психику больного, могло отрицательно сказаться на течении заболевания. С позиций ушедшей (или уходящей) в прошлое советской медицинской этики Мандт мог своим высказыванием нанести вред здоровью пациента, «убить его словом». Кстати сказать, именно такую претензию предъявил академик Б.В. Петровский врачам, лечившим А.С. Пушкина. По его мнению, их тактика в этом отношении была «не совсем правильной, не способствовавшей облегчению страданий поэта». Однако с позиций врачебной этики, распространённой на Западе и в настоящее время, тактику Мандта следует признать совершенно верной, поскольку она была обусловлена необходимостью своевременного, то есть до утраты сознания тяжело больным, свершения над ним неких религиозных обрядов.
Что же касается внезапного бегства Мандта за границу, что многими его современниками рассматривалось чуть ли не как признание самим Мандтом своей вины в приписываемом ему отравлении Николая I, то, на наш взгляд, оно скорее свидетельствует о хорошем знании Мандтом истории России, в которой безуспешное лечение царствующих особ приводило иногда к насильственной смерти лечащего врача. Конечно, времена менялись, и отношение к врачам становилось более гуманным. Как писал Д. Петровский, «остались позади те времена, когда, как при Иоанне III, за неудачное лечение врачу рубили голову или как овцу резали под мостом, или — как при Иоанне Грозном, обложивши врача соломой, сжигали, или же, как при Борисе Годунове, пинали обутой в сапог ногой в голову врача». Но всё же через 40 лет после смерти Николая I, когда после длительной болезни умер его внук император Александр III, а бюллетени, сообщавшие о ходе болезни, публиковались по два раза в день в течение целого месяца, разбушевавшаяся толпа разбила окна в доме известного московского профессора Г.А. Захарьина, участвовавшего в лечении покойного императора. Если такой оборот приняли события в отношении известного русского профессора, любимца московских студентов и купечества, то что могло ожидать иностранца? Мандт, судя по всему, счёл за благо не искушать судьбу и, использовав в качестве «raison d’être» (разумное основание, смысл. — франц.) перефразированное выражение А.С. Грибоедова «Минуй нас пуще всех печалей и царский гнев, и царская любовь», решил заблаговременно покинуть пределы России.
После своего стремительного отъезда из России Мандт прожил совсем немного — он умер в 1858 г. Имя Мандта оказалось так прочно связанным со слухами о «неестественной смерти» императора Николая I, что его постарались вычеркнуть из всех как дореволюционных, так и советских энциклопедических изданий, руководствуясь, очевидно, старинным правилом: «Нет человека — нет проблемы».
