После отмены крепостного права начинается рост чувства собственного достоинства среди крестьян и, в особенности, рабочих. До отмены крепостного права дворяне искренне воспринимались массовым сознанием непривилегированных сословий как особая, высшая порода людей. Выслужить офицерский чин, а с ним и дворянство было заветной мечтой солдата и матроса. Особое положение дворян резко подчеркивалось освобождением их от телесных наказаний, от рекрутской повинности, «благородным» обращением между собой и, самое главное, правом владеть крепостными. В результате отмены крепостного права, рекрутчины, телесных наказаний, развития системы образования, а главное, развития капиталистических отношений, дворянство стало терять ореол избранности и притягательность в глазах выходцев из низших сословий. Представление о том, что барин сделан из другого теста, уходит в прошлое.
В армии и на флоте этот процесс был скрыт за внешними формами субординации. Не слишком наблюдательные офицеры продолжали снисходительно-покровительственно смотреть на матроса как на низшее, но, по сути, доброе существо. В то же время для достаточно развитого чувства собственного достоинства матросов становились все более нестерпимыми уставное обращение на ты, унизительные запреты, наподобие запрета посещения Летнего сада, запрета ездить на извозчике, запрета находиться в салоне трамвая, запрета курить на улице, запрета на посещение императорских театров, необходимость есть из общего бачка, становиться во фронт перед генералами и адмиралами и т. д. Осознание полной невозможности самому стать полноправным строевым офицером делало это чувство у матросов еще более сильным.
Проблема изменения отношений между офицерами и матросами не была тайной для проницательных руководителей ведомства. А. А. Ливен, занимавший в 1911–1914 гг. пост начальника Морского Генерального штаба, выпустил книгу, посвященную вопросам обучения и воспитания личного состава. Редко от высокопоставленного офицера того времени можно было услышать столь резкую оценку политического состояния флота: «Наши нижние чины вовсе не в наших руках, и настроение их вполне зависит от политических течений в народных массах. Они тесно связаны с толпой и резко отделены от своих начальников»
[199].
Некоторые офицеры пытались проводить воздействие на матросов в форме произнесения речей перед строем. По словам В. А. Белли, имел к этому склонность, например, контр-адмирал И. Ф. Бострем. Однако адмиралу, «да, пожалуй, и не ему одному, не приходило в голову, что на шканцах находится далеко не вся команда, что революционно настроенные матросы вместо шканец давно ушли во внутренние помещения, а в первых рядах на шканцах стоят боцмана, фельдфебеля, старшины… Бодрые ответы на приветствия и пожелания командующего отрядом исходили от этой категории людей, а отнюдь не от всей массы матросов»
[200]. Можно добавить, что традиционные формы воздействия офицеров на команду складывались во времена парусного флота, когда все обитаемые внутренние помещения корабля (батарейные палубы и кубрик) были практически лишены переборок и сравнительно легко обозримы, верхняя палуба, без надстроек, хорошо просматривалась. При этом вся жизнь парусного корабля сосредоточивалась именно на верхней палубе. Поэтому командир корабля и офицеры могли легко увидеть перед собой всю массу матросов, почувствовать их настроения, а значит, и повлиять на них. Когда же матросы начали «растекаться» по закоулкам стального корабля рубежа XIX – ХХ вв., они выпали из поля зрения офицеров и даже унтер-офицеров. Сложившаяся в парусные времена ротная организация команды стала мешать эффективному контролю над матросами со стороны командного состава. В начале XX в. в отечественном флоте матросы крупного корабля делились на несколько строевых рот, которыми командовали строевые офицеры. Так как роты должны были быть примерно одинаковыми по численности, в одну роту неизбежно попадали матросы разных специальностей, несшие службу в разных местах корабля. Вместе рота собиралась только при построениях и при весьма маловероятной операции – высадке десанта. Естественно, что строевые офицеры хорошо знали только тех матросов своей роты, с которыми они находились на боевых постах. Инженеры-механики не имели строевых обязанностей, не командовали подразделениями рот и представляли как бы группу консультантов при основном командном составе.
Ненормальность положения инженер-механиков вызывала недоумение сухопутного начальства. По воспоминаниям М. Ю. Горденева, когда сухопутный генерал – майор Ласский в начале 1907 г. инспектировал флотскую роту, которой командовал будущий мемуарист, его особенно поразило то, что мичман командовал ротой, а штабс-капитан инженер – механик стоял в строю. Удивление Ласского вызвало и то обстоятельство, что отделенными командирами флотской роты были строевые матросы 1-й статьи, тогда как унтер-офицеры-специалисты стояли в строю рядовыми
[201].
Только в 1932 г. команда в зависимости от специальности была разделена на боевые части, которыми командовали офицеры-специалисты и старшины-специалисты, так что и на боевом посту, и в строю матрос стал подчиняться одним и тем же командирам.
Словом, в дореволюционном флоте «внешне дисциплина еще существовала, но корни ее постепенно подгнивали»
[202]. Живые, яркие и исторически достоверные картины жизни офицеров и матросов русского флота предреволюционных лет даны в автобиографической повести Л. С. Соболева «Капитальный ремонт»
[203].
Ее автор сам был гардемарином Морского училища и неоднократно бывал на кораблях флота у своего старшего брата, лейтенанта А. С. Соболева.
Необходимость некоторой модернизации взаимоотношений между офицерами и матросами была очевидна и для руководства флота после Февральской революции. Так, в середине сентября 1917 г. в Главном Морском штабе (ГМШ) был поднят вопрос об образовании «преимущественно из строевых офицерских чинов флота» комиссии для рассмотрения вопроса о дисциплинарных взысканиях
[204]. Характерно, что инициатором отмены офицерских погон на флоте выступил не штатский морской министр либерал А. И. Гучков, а профессиональный военный контр-адмирал М. А. Кедров. Уже в эмиграции А. И. Гучков рассказывал: «Я расходился только с [вторым помощником морского министра] Кедровым: он стоял за уступки, я за большой отпор. У нас было раз резкое столкновение по вопросу о погонах. Что касается моряков, там резче была оппозиция против погон, и были случаи, когда команды целых судов сами сняли погоны. Кедров говорил, что нужно это узаконить, чтобы не было борьбы. Было решено упразднить погоны во флоте, причем Кедров ссылался на то, что в заграничных флотах допускается отсутствие (видимо, ошибка в стенограмме. Правильнее – «допускается наличие». – К. Н.) погон во флоте только в особых случаях
[205]. Разошлись мы с ним в том, что он настаивал, чтобы это была общая мера, которая распространялась бы не только во флоте, но и на армию. Это была ошибка, потому что если мы на флоте не брались сохранить [погоны] (если бы пытались сохранить, вызвали бы целую систему столкновений), то в армии этот вопрос не был такой острый, во всяком случае, такие требования были [только?] в тылу. Мы могли сохранить [погоны в армии], и мы сохранили [их]»
[206].
