Ситуация с оплатой командного состава приводила к тому, что в вооруженных силах оставались те, кому «некуда было пойти», то есть профессиональные офицеры, не имевшие гражданской специальности. Это как раз и были офицеры дореволюционной формации, как окончившие военные училища мирного времени, так и попавшие в школы прапорщиков военного времени прямо с гимназической или семинарской скамьи. Кроме того, среди них продолжали жить корпоративные традиции, усвоенные в дореволюционной армии и приводившие к обвинениям со стороны «красных командиров» в особой сплоченности, групповщине, в «заедании» молодых кадров и т. п. Не следует думать, что для усвоения корпоративных традиций «старой» армии обязательно требовалось быть кадровым офицером, прошедшим военное училище до мировой войны. Напротив, среди офицеров военного времени жило сильное стремление быстро адаптироваться к новой среде, стать «настоящими» офицерами, что приводило к быстрому и прочному усвоению таких традиций, особенно если жизненный опыт этих молодых офицеров до службы был невелик. Другими словами, положение «старых специалистов» в Красной Армии 20-х годов было не таким уж беспросветным, как пытаются это показать некоторые современные авторы
[307]. На стороне бывших офицеров, кроме их профессиональных знаний и навыков, были корпоративные традиции. «Давление» же красных командиров на бывших офицеров в 20-е годы значительно ослаблялось стремлением первых уйти из армии. Особенности отношений «старого» офицерства с выдвиженцами на командные должности из матросов после Гражданской войны были тонко подмечены писателем Л. С. Соболевым
[308].
Кроме политических причин увольнения бывших офицеров с флота были и другие. Так, состояние здоровья людей, прошедших Первую мировую и Гражданскую войны оставляло желать лучшего. В июне 1924 г. было обнаружено, что среди 156 командиров Смоленского гарнизона полностью здоровых было всего 8 человек (5 %), из 94 освидетельствованных командиров Каспийского флота было признано нуждающимися в лечении 47. Среди членов ВКП(б) – средних и старших командиров Украинского военного округа, по результатам анонимного анкетирования, заявили о себе как о больных более 40 %. В ходе сплошного медицинского освидетельствования комсостава Кавказской армии оказалось больных командиров – 44,8 %, политработников – 56,8 %, административного состава – 53,6 %, медиков и ветеринаров – 63,7 %. Подавляющее большинство больных страдало от таких болезней, как «истощение, малокровие, неврастения, туберкулез»
[309]. Нет сомнения, что такая же картина наблюдалась на всех флотах. Можно вспомнить о жалобах на состояние здоровья русского морского офицерства еще после русско-японской войны, что вызывалось слабым отбором кандидатов для обучения в Морском корпусе. Очевидно, что возраст «старого офицерства» был выше, а состояние здоровья – хуже, чем у выдвиженцев – краскомов. Представление о том, что бывшие офицеры представляют опасность для Красного флота усиливалось в течение 20-х годов. На флоте продолжали существовать офицерские традиции, ОГПУ считало это опасным. В 1930 г. среди прочих «отрицательных проявлений» отмечалось «возрождение старых офицерских традиций» в виде выпускного вечера Минного класса
[310], распространения неуставных нагрудных знаков об окончании учебных заведений, а также попыток считать «старшинство в чине» относительно других командиров.
В феврале 1929 г. ОО ОГПУ начал бить тревогу по поводу большого процента «бывших дворян и прочих» среди комсостава флота
[311]. 3-й отдел ОО ОГПУ насчитал таковых 60,8 % (1018 чел.) командного состава, тогда как рабочих и крестьян – всего 39,2 %. Сотрудники ОО ОГПУ отмечали, что «небезынтересно и то обстоятельство, что наиболее важные штабы морей имеют наибольший процент дворян»: в штабе Балтийского флота – 85 %, Черноморского – 61 %, Дальневосточной флотилии – 50 %, при том, что коммунистов в штабе Балтийского флота было всего 36 %, а в штабе Дальневосточной флотилии – 67 %. «Совершенно ясна тенденция – красный комсостав и членов партии направляют на второстепенные флоты. Против тех же, которые попадают в научные учреждения и центральные управления – ведется кампания и они изолируются по мотивам “малой квалификации” от работы, исполняя чисто канцелярскую работу»
[312]. В штабе Балтийского флота ОО ОГПУ обнаружило «13 бывших офицеров» – 4 бывших лейтенанта, подпоручик, мичман и 9 гардемаринов, также записанных в бывшие офицеры. Любопытно, что если сложить перечисленные категории, получится 15 бывших офицеров и гардемаринов, а не 13. На линкорах – 24 бывших офицера, в том числе 5 «бывших лейтенантов и выше». В этом месте на полях начальник Морских сил СССР Р. А. Муклевич написал: «Проверить. Рабочие и крестьяне растут снизу, неудивительно, что на высших должностях их нет. Адмиралы уже умерли или постарились»
[313]. В ответном письме заместителю начальника ОО ОГПУ Я. К. Ольскому (Куликовскому) Р. А. Муклевич указывал на неверность цифр ОО ОГПУ и убеждал его руководителей в том, что с политической лояльностью командного состава флота все обстоит благополучно. Для нас важно заявление Р. А. Муклевича, поскольку в нем отражено понимание естественного процесса смены «старого» командного состава «новым».
Итак, можно констатировать, что отношение высшего руководства Советской России к «старым» офицерам сложилось достаточно быстро (к весне 1918 г.) и было вполне определенным: генеральный курс был взят на строительство регулярной армии с обязательным использованием офицерских кадров и созданием для них необходимого минимума условий для деятельности. Тормозом в этом процессе служили не колебания верхов, а позиция низов – рядовых солдат и матросов, которые подозрительно относились к любым акциям властей, направленных, как им казалось, на восстановление позиций старого офицерства. Эту позицию разделяла и часть старых большевиков. Главным логическим аргументом в пользу антиофицерских настроений было утверждение о нелояльности к Советской власти «старого» офицерства в основной массе. В действительности, на наш взгляд, имело место распространенное чувство недоверия масс к бывшим офицерам, сочетавшееся с желанием занять командные высоты в армии.
* * *
Противоположная установка существовала у старых большевиков по отношению к матросам. К Октябрю 1917 г. моряки завоевали репутацию «красы и гордости революции», которая и закрепилась за ними позднее в публицистической и научно-исторической литературе. В то же время, дискуссия о причинах и ходе Кронштадтского восстания 1921 г. поставила вопрос о выступлении матросов против большевиков. Такой поворот традиционно пытались объяснить сменой состава матросов Балтийского флота за годы Гражданской войны, появлением среди них политически незрелых новобранцев, «иван-моров», однако последние исследования вполне убедительно показывают, что «главными действующими лицами [Кронштадтского мятежа] были военморы л[инейных] к[ораблей] “Петропавловска” и “Севастополя”, и военморы безусловно не молодые, ибо таковых там было меньшинство…»
[314] «В результате на линкорах “Петропавловск” и “Севастополь” – главной политической и боевой силе восстания – старослужащие составили 4/5 их команды»
[315].
