Тенденция к обострению отношений матросской массы и офицеров наблюдалась в русском флоте задолго до 1917 г. Протопресвитер армии и флота (в 1911–1917 гг.) Г. И. Шавельский писал: «Детальнее говорить о флоте мне трудно: я сравнительно мало наблюдал внутреннюю жизнь флота, меньше был знаком с его личным составом и с его распорядками и укладом всей его жизни. При моих сравнительно не частых соприкосновениях с флотом у меня получалось впечатление, что в отношениях между офицерами и матросами есть какая-то трещина. Мне тогда казалось, что установить добросердечные отношения между офицерским составом и нижними чинами во флоте гораздо труднее, чем в армии. Это зависело и от состава нижних чинов и от условий жизни во флоте. Армейские нижние чины были проще, доверчивее, менее требовательны, чем такие же чины флота. И разлагающей пропаганде они подвергались несравненно меньше, чем матросы, бродившие по разным странам и портам. Совместная жизнь матросов с офицерами бок о бок на кораблях, при совершенно различных условиях в отношении и помещения, и пищи, и разных удовольствий, и даже труда – больше разделяла, чем объединяла тех и других. До революции флот наш блестяще выполнял свою задачу. Но матросская масса представляла котел с горючим веществом, куда стоило попасть мятежной искре, чтобы последовал страшный взрыв. И этот взрыв в самом начале революции последовал и унес он множество жертв»
[323].
Это взгляд со стороны. А вот что писал о взаимоотношениях офицеров и матросов В. А. Белли: «Первой особенностью обстановки во флоте, когда я в него пришел совсем молодым офицером, было ослабление авторитета офицеров в глазах матросов, взаимное недоверие, а отсюда – понижение уровня дисциплины. Точнее сказать, внешне дисциплина существовала, но корни ее постепенно подгнивали»
[324]. Он же отмечал, что во время войны «становилось томительно скучно от бездеятельности. Наряду с этим с фронтов шли невеселые сведения, внутри страны постепенно нарастало недовольство правительством, войной и начавшимися продовольственными затруднениями. Да и на кораблях росло революционное движение»
[325].
Протестные настроения были присущи матросам, особенно из экипажей крупных кораблей. Они, в общем, были обращены против любой существующей власти. В 1917 г. они обратились против самодержавия, а затем и против Временного правительства. В 1921 г. эти настроения оказались обращены против большевиков. Не случайно, что в 1905 г. центрами революционного движения стали броненосец «Потемкин», крейсера «Очаков» и «Память Азова», в 1915 г. революционное выступление произошло на линкоре «Гангут». Точно так же во время Кронштадтского мятежа экипаж линкора «Петропавловск» оказался в центре событий. В то же время команды малых судов (миноносцев или подводных лодок) в основном сохраняли лояльность существующему режиму, во всяком случае, не они являлись инициаторами выступления.
В современной историографии есть тенденция преувеличивать степень политической самостоятельности матросов, тенденция превращать их стихийные и слабо оформленные протестные настроения в сложившуюся систему политических взглядов. Например, в своей докторской диссертации А. М. Елизаров пишет: «При этом матросы действовали как самостоятельная политическая сила, независимая от своих союзников по Октябрьскому восстанию – большевиков»
[326]. На наш взгляд, он неправомерно ставит на одну доску «матросов» и «большевиков» и рисует военных моряков как оформившуюся политическую группировку. С другой стороны, А. М. Елизаров верно уловил тенденцию к выходу флота на политическую арену и превращению его, по нашей терминологии, из «традиционного» в «политический».
Отдельно следует рассмотреть вопрос о причинах убийств офицеров матросами с марта 1917 г. и до начала 1918 г. Характерно, что именно убийства в Кронштадте и Гельсингфорсе произвели сильное впечатление на общественное мнение. Эти расправы нашли отражение в литературе того времени, в частности в «Оде революции» В. В. Маяковского:
А после!
Пьяной толпой орала.
Ус залихватский закручен в форсе.
Прикладами гонишь седых адмиралов
вниз головой
с моста в Гельсингфорсе!
До сих пор сила того непосредственного впечатления чувствуется в научной и популярной литературе, когда расправа над несколькими десятками флотских офицеров привлекает иногда большее внимание исследователей и публицистов, чем жертвы Гражданской войны, число которых исчисляется сотнями тысяч, если не миллионами. В то же время убийства офицеров солдатами сухопутной армии имели единичный характер (во всяком случае, относительно численности офицерского корпуса и потерь, которые он понес к этому времени в боях) и прошли почти незамеченными, как для современников, так и для историков. Единственным исключением, быть может, является часто упоминаемое мемуаристами и историками убийство генерала Н. Н. Духонина в Ставке 20 ноября 1917 г.
Причины возмущения матросов в Кронштадте в марте 1917 г. и позднее имели сложный характер. Вне всякого сомнения, в основе протестных настроений моряков лежали причины социального характера. При этом рабочая прослойка среди матросов, хотя и была в меньшинстве в процентном отношении, но, безусловно, задавала тон в кубриках. Почва для выступления матросов под социалистическими лозунгами к 1917 г. была подготовлена социально-экономическими и политическими условиями русской жизни. Однако на флоте общий фон протестных настроений дополнялся другим важнейшим фактором психологического, а не политического свойства. Все то же накипевшее возмущение, складывавшееся из двух основных составляющих – томительного бездействия и ощущения непроходимого барьера и отчужденности между офицерами и нижними чинами – толкало матросов на выступление против самодержавия, а потом и против Временного правительства.
После победы Октябрьской революции настроения матросов начали меняться. С одной стороны, нарастание экономических трудностей и Брестский мир с его последствиями (вроде потопления половины Черноморского флота), с другой – возникшая политическая борьба между большевиками, анархистами и левыми эсерами, дезориентировали матросов. Начавшаяся Гражданская война породила у многих из них желание уклониться от борьбы. Желание «отсидеться» от Гражданской войны в составе бездействующих флотов, было свойственно не только офицерам, но и матросам. Как правило, оно облекалось в форму желания защищать страну от внешнего врага, а не участвовать в «братоубийстве». Так, 4 августа 1918 г. в Калуге состоялся съезд бывших военных моряков, на котором присутствовало 120 или 122 человека (последняя цифра в документе написана неразборчиво). На съезд, по предложению Л. Д. Троцкого, был командирован представитель морского ведомства – помощник комиссара Упрузамора, недавний член ВМРК А. В. Баранов. Он предложил всем участникам съезда записаться в Волжскую флотилию. «Мой доклад критиковали со всех сторон, например, указывали, – почему разоружили минную дивизию, почему расстреляли Щастного и т. п., на что я давал ответы». Никто из моряков не хотел идти на Волгу, но изъявляли желание служить в Кронштадте и Петрограде. «Из состава съезда было видно, что большинство собралось сынков кулаков и мешочников-спекулянтов»
[327]. Несколько участников съезда комиссару все же удалось уговорить ехать на Волгу. 10 августа Э. М. Склянский наложил на доклад А. В. Баранова резолюцию: «Пользуясь законами войны и революции, нужно в подобных случаях с особенно ярыми противниками советского режима поступать со всей беспощадностью»
[328].
