– Работает!
Короткое, но ёмкое слово эхом отразилось от стен Форта.
– И так можно продать всё? – почти шёпотом спросил Утюг, но был услышан всеми.
– Всё, что согласятся купить, – уточнил Майно, понимая, что взял семью за жабры. И тихо добавил: – Лебра, готовься.
– К чему?
А в следующий миг младший близнец понял, к чему: Шапки ломанулись к столику с таким напором, что, если бы предусмотрительный Майно не приказал возвести подиум, обязательно снесли бы столик в приступе неистовой жадности.
– У меня телефоны есть!
– У меня башмаки военные!
– Наушники модные!
– Покрышки зимние!
– Ножи и вилки!
– Другие телефоны…
– Соблюдайте очередь! Влезайте ко мне по одному.
– И товар, товар показывайте! – распорядился Майно. – Пока не увидим товар – на продажу ничего выставлять не будем.
Часть дикарей бросилась в подвалы и казармы, видимо, за товаром, но толпа вокруг подиума всё равно оставалась весьма плотной. Майно улыбался, представляя, как уделает Урбека, Кувалда радостно потирал руки, представляя поток денег в семейную казну, Копыто отмечал удачную сделку, а среди заговорщиков воцарилось понятное уныние.
– Ловко, – оценил Абажур, разглядывая увлечённых электронной коммерцией сородичей.
– Так они забудут, что он умирает, – вздохнула Маманя.
– Деньги творят чудеса.
Дикари не отличались особенной сообразительностью, но явно вступятся за того, кто повысил их доходы. Вечной благодарности, разумеется, ждать не приходилось, но пару недель Шапки точно станут прославлять мудрого фюрера и постепенно забудут и о его «смертельной» болезни, и о необходимости выбрать преемника.
– Что будем делать? – поинтересовался Гнилич.
Абажур мысленно приготовился признать поражение, но, к его удивлению, Маманя имела на этот счёт иное мнение:
– Есть одна мысль… – пробормотала она, недовольно разглядывая счастливого Кувалду. – Нужно кое-куда съездить…
* * *
муниципальный жилой дом
Москва, Северный бульвар,
3 июля, воскресенье, 10:01
Как это ни странно, старуха успела среагировать на вторжение.
И хотя Антон ухитрился выломать хлипкую дверь с одного удара, а затем, направляемый гипнотическими подсказками Шеры, быстро добрался до спальни, жертва встретила его на ногах.
«Потому что в ней сидит зверь!»
Ничем другим объяснить такую прыть Буторин не мог.
Что же касается несчастной старухи, то она не только проснулась и поняла, что за беда нагрянула, но даже приготовилась отбиваться: увидев ворвавшегося в спальню Антона, женщина завизжала и бросила в него ночник – от него Буторин увернулся. Попыталась ударить тростью – он перехватил руку. И тогда старуха царапнула Антона по щеке.
Больше ничего не успела, потому что в следующий миг Буторин воткнул ей в живот нож – неловко и жестоко. Женщина всхлипнула, с ненавистью глядя на убийцу, Антон повалил её на кровать и вновь занёс над головой клинок…
///
Он прекрасно выспался. Впервые за несколько дней.
Он встал в замечательном расположении духа. Впервые за несколько дней.
Он улыбнулся, глядя в потолок, потянулся, повалялся некоторое время, лениво думая, что приготовить на завтрак, потом рассмеялся – просто так, благодаря чудесному настроению, поднялся, снова потянулся, сходил в туалет, затем перешёл в ванную, посмотрел на себя в зеркало и…
И увидел засохшую каплю крови на щеке. Небольшую. Непонятно как спасшуюся во время ночного умывания.
Каплю чужой крови.
– Зверь мёртв, – спокойно сказал себе Антон.
И почувствовал полное удовлетворение: он убил, и он доволен.
Включил воду, смыл с лица чужую кровь, но обнаружил под ней царапину. Коротко выругался, достал из шкафчика пузырёк с йодом, обработал ранку, затем почистил зубы и принял душ, здраво рассудив, что на теле всё ещё могли оставаться и другие следы пребывания в чужой квартире.
Напевая песенку, отправился на кухню, включил радио и занялся яичницей.
Не подумав о том, что под ногтями старухи остались частички его кожи. Собственно, он вообще ни о чем не думал, приняв случившееся как должное.
«Я избавился от зверя!»
А самое главное – ему понравилось. И последствия избавления – спокойный сон, прекрасное настроение, и сам процесс. Впервые в жизни Антон использовал принадлежащие ему ножи по прямому назначению и сказал себе, что до сих пор не владел клинками, а лишь забавлялся с ними. Заставлял скучать на полке серванта. Иногда оскорблял пошлыми повседневными делами: резал хлеб, колбасу…
И только теперь познал их истинную суть: нож любит кровь.
И Антон вдруг подумал, что вряд ли из преисподней вырвался всего один зверь. Их ведь много, не так ли? Зверей, демонов, бесов… и все они стараются перескочить из преисподней на Землю, дабы нести зло. И даже если пробраться удалось лишь одной твари, то ведь не обязательно охотиться только на обитателей преисподней, верно? Мир переполнен чудовищами. Мир то и дело вздрагивает от несправедливости, истекает кровью невинных и морит людей голодом. Мир несовершенен. А несовершенным его делают те, кто служит злу. В них тоже сидят звери – как в той старухе, – и они тоже мучают людей.
Невинных людей.
– Которых надо спасти…
Антон произнёс фразу вслух, но не удивился ей и не испугался. Принял как должное. И…
И очнулся, растерянно глядя на подгоревшую яичницу: задумавшись, он забыл снять её с плиты и теперь «наслаждался» запахом гари.
– Чтоб тебя!
Распахнул окно, осмотрел еду, решил, что подгорело не очень сильно и можно съесть получившееся блюдо, вытряхнул яичницу на тарелку и снова замер, но на этот раз не задумавшись, а среагировав на начавшийся по радио блок новостей:
– Столица и даже страна замерли в ожидании шестнадцати часов, когда в центре Москвы начнётся грандиозный митинг. Но, как заявил глава управления полиции в интервью нашему радио, опасения некоторых СМИ не имеют под собой оснований и жители столицы могут не беспокоиться…
– У нас назревают беспорядки? – улыбнулся Антон. – Как интересно.
Он не сомневался в том, что в уличных столкновениях – если они случатся – будут виноваты чудовища… С которыми он как раз научился управляться.
* * *
коммерческое здание
Москва, Расторгуевский переулок,
3 июля, воскресенье, 11:12
