— Какое, какое… Нормальное, человеческое. Времена всегда одинаковые, Павел. Это люди в них получаются разные.
— То-то и оно, что разные… И именно — получаются, это ты правильно подметила. Как родители постараются, такие и получаются. Одни получаются сильные, состоятельные и обеспеченные, а другие — так себе. Нет, я не сноб, конечно, но я все-таки предпочитаю, чтобы мой сын был из породы тех самых — сильных, состоятельных и обеспеченных. И это так и будет, уж поверь мне! Он будет заниматься тем делом, которое даст ему состоятельность и обеспеченность.
— Но… Он же по натуре другой, как ты не понимаешь? Ему твое дело не подходит, он прежде всего человек творческий, он художник…
— Кто? Художник? — насмешливо перебил ее Павел. — А кто это такой — художник? Уж не тот ли вечно голодный пьяненький мужичок, что на улице в дождь и в снег сидит, портреты прохожих рисует, сгорбившись на низкой скамеечке?
— Ну почему сразу — на скамеечке! Егор, между прочим, очень талантливый! И я уверена, что он обязательно состоится именно как художник!
— Да ладно… Ты хоть знаешь, сколько из этой братии вылупляется именно состоявшихся? А главное, состоятельных? Да единицы, Малина, единицы! Нет, это все не то, не то… Состояться и быть состоятельным — это разные вещи. И давай закроем вопрос, Малина! Я даже спорить с тобой на эту тему не хочу. Прости, но со своим сыном я как-нибудь сам разберусь!
Павел так резко выскочил из-за стола, что стул с грохотом опрокинулся на пол. Казалось, этот грохот привел его в чувство — он обернулся, долго смотрел на стул удивленно, потом хмыкнул, глянул на Лину виновато.
— Прости… Сам не знаю, чего я так занервничал. Но и ты тоже хороша, заладила свое — состоится, не состоится… Да ни фига он не состоится, время только потеряет. Это же ясно как божий день…
Наклонившись, он резким движением вернул стул на место, постоял около него задумчиво, потом сел, снова взялся за ложку. И тут же ее отшвырнул от себя. Сцепив пальцы в замок, долго смотрел на Лину исподлобья, потом произнес тихо, вкрадчиво:
— Ну вот скажи мне… Ты никогда не задумывалась над тем, почему каждый человек так стремится быть состоятельным? Ты слышишь, с каким придыханием это всегда произносится — состоятельный человек, обеспеченный человек… Я бы даже сказал — с благоговением! Оно в человеческой природе уже подсознательно присутствует — благоговение перед чужим состоянием. И что бы это значило, как ты думаешь?
— И что?
— А то, что состоятельный — он уже и есть состоявшийся во всех ипостасях. Энергия уважения к нему хошь не хошь, а присутствует уже автоматически. Именно поэтому я сделаю все, чтобы мой сын был именно состоятельным, понимаешь? В самом пресловутом материальном смысле этого слова! Не состоявшимся, а состоятельным. Я ж ему отец, а не ехидна. Что делать — без денег в нашей стране жить нельзя… Можно в щель забраться и сидеть там до поры до времени, а жить — нельзя. Состоятельность — основной атрибут нынешней жизни. И даже не атрибут, а объективная необходимость, если хочешь.
— Хм… — удивилась Лина. — По-твоему выходит, состоятельность главнее жизни как таковой? А что такое вообще жизнь, по-твоему?
Павел глянул на нее слегка раздраженно, погулял желваками щек. Потом, будто сделав над собой усилие, переспросил вкрадчиво:
— А по-твоему, что это такое — жизнь, как ты говоришь, «вообще»?
— Ну хорошо, — кивнув своим мыслям, начала Лина, — я тебе скажу… Скажу, как чувствую. По-моему, жизнь — это просто движение счастливой человеческой природы. То есть достойное ее в себе ощущение. И неважно, в бедности или в богатстве это движение происходит. Ты — есть, ты — живешь, и этого уже достаточно для счастливого мироощущения! Если человек в этом движении теряется, акцент неправильный делает, то есть позволяет загонять свою счастливую природу в маленькие удовольствия зрительно-бытового ряда, то она обижается, отворачивается от него безвозвратно. И что ему остается? Торговый центр с боулингом да выплата очередного кредита для очередного бытоустройства?
— Ну и что плохого ты находишь в боулинге и бытоустройстве?
— Да ничего плохого, по сути, там нет, конечно, — пожала плечами Лина. — А только, знаешь… Я вот помню, как в детстве мы с бабушкой на годовую подписку журнала «Юность» отмечаться ходили. В шесть утра вставали и шли. Вроде чего особенного? Ну, стоят страждущие, номера на ладонях пишут, общаются, кофеек из термосов пьют. Обычное дело. Но вот честное слово, Павел! Там такие человеческие лица были… Настоящие! У них в глазах живой дух светился! Да разве в боулинге найдешь сейчас хоть одно такое лицо? А еще я помню, как бабушка над повестью Распутина «Живи и помни» всю ночь проплакала… Ты знаешь, она совсем обычная была женщина, как, впрочем, все те, которые в той очереди за подпиской стояли. Она и за холодильником так же стояла, и за «стенкой», и за сервизом… Но ей это не мешало плакать над книгой, вот что главное! Не должен человек терять свою самость, свою внутреннюю божественную состоятельность в любых испытаниях, понимаешь?
— То есть… Ты хочешь сказать, пусть в гладе и в хладе, но каждый обязан жить в обнимку со своей внутренней божественной природой? И только этим обстоятельством довольствоваться?
— Ну да… Понимаешь, в разумной аскезе душа человеческая сохраняется. И не я это придумала, так испокон веков считалось.
— Хм… А в сытости и тепле она что, не сохраняется, по-твоему?
— В чрезмерной сытости — нет. Сытость требует еще большей сытости, потом громадной сытости, потом самой что ни на есть сытости, и душа в конце концов растворяется в этой кислоте вожделения. Подхватывает заразу, принимая ее за нектар.
— Ну в таком случае я должен тебя огорчить… За этой заразой выстроилась огромная очередь страждущих, и несть им числа. Но дело даже не в этом! Ты, ты меня сейчас удивила, Малина! Неужели ты и впрямь такая наивная — по самое ничего? Да ты выйди сейчас на улицу, спроси у любого, чего бы он выбрал при наличии возможности — мою состоятельность или твою божественную природу? Да тебя же обсмеют, поколотят на первом же перекрестке! Те самые простодушные, которые над Распутиным слезы проливали, и поколотят! А что делать? Сначала верили в аскезу и коммунистическую партию, потом с такой же яростью поверили в богатство и капитализм… За новую веру и поколотят!
— Да, — неожиданно для Павла согласилась Лина. — Наверняка поколотят. И наверняка — от души. От простой души, ты это правильно подметил. Как сказал один мой знакомый — такая уж сложилась парадигма человеческого мышления, и ничего с этим не сделаешь. Ее бы начать менять изнутри потихоньку, да уже некому. Разве что второго пришествия ждать…
— А вот тут ты права — действительно некому. И поэтому надо кушать то, что дают. Время сейчас такое. Никто сейчас не хочет быть бедным и обиженным, никто. Или ты обиженный, или сам обижающий. Другого варианта нет. А сама, сама-то ты, неужели никогда не жила с ощущением обиженности по поводу материальной несостоятельности?
— А ты знаешь, нет! — с уверенностью заявила Лина. — Не я с обиженностью жила, это она рядом со мной существовала. Параллельно. Я — сама по себе, она — сама по себе. Я раньше думала, это у меня чистоплюйство такое, а теперь понимаю, что нет… Это другое что-то…
