– Она стоит совсем на отлете, – ответил старый священник, внимательно вглядываясь в Юджина. – Я часто думал, как это рабочие соглашаются ездить так далеко. Никто из них здесь не живет.
Он испытующе оглядел Юджина и, видимо, остался доволен полученным впечатлением. Судя по всему, это был скромный, серьезный, порядочный молодой человек; все выдавало в нем художника. Ему показалось весьма интересным, что тот избрал для излечения своих нервов такое радикальное средство, как труд поденщика.
– Дайте-ка мне подумать, – продолжал он и, опустившись на стул, поднес руку к глазам. – Сейчас трудно что-нибудь сказать. Тут есть много семейств, в чьем доме нашлось бы для вас место, но я очень сомневаюсь, пожелают ли они вас принять. По правде говоря, я даже уверен, что не пожелают. Дайте-ка я еще подумаю.
Юджин смотрел на его крупный орлиный нос, косматые седые брови и густые щетинистые седые волосы. Он мысленно уже зарисовывал и его самого, и письменный стол, и тонущие в полумраке стены, и всю уютную затененную комнату.
– Нет, – медленно произнес священник, – я ничего не могу придумать. Есть тут одна дама – миссис Хиббердел. Живет она – сейчас соображу, – раз, два, три – десятый дом отсюда, если идти вверх. Недавно к ней переехал ее племянник, молодой человек, приблизительно ваших лет. Больше мне никто не приходит на память. Я далеко не уверен, что она согласится принять вас к себе, но с другой стороны, это вполне возможно. В доме у нее очень просторно. Одно время с ней жила дочь, но она, кажется, уехала. Как будто уехала.
Он говорил так, точно думал вслух.
При упоминании о дочери Юджин насторожился. После отъезда из Нью-Йорка он ни разу, если не считать Фриды, не имел случая хотя бы отвести душу в разговоре с какой-нибудь женщиной. С ним повсюду неизменно находилась Анджела. А со времени возвращения в Нью-Йорк он жил в таких отвратительных условиях, что ему было не до молодости, не до любви. В сущности, ему и сейчас не следовало бы помышлять об этом, но летний воздух, поселок, утопавший в тени деревьев, а главное – сознание, что у него есть работа, – пусть даже ничтожная, но все же работа, в которой он может быть уверен и которая, несомненно, облегчит его душевное состояние, – все это воскресило его интерес к жизни. Он не пропадет. Он еще поправится. Вот он уже нашел работу. Возможно, что, поселившись в этом доме, он встретит очаровательную девушку, которая его полюбит. Анджелы нет. Он один. Снова к нему вернулась свобода юных дней. Только бы выздороветь и начать работать!
Юджин учтиво поблагодарил старого пастора и пошел в указанном направлении. Он узнал дом по описанию: веранда с двумя выступами в виде балкончиков, несколько красных качалок, две желтые жардиньерки у дверей, старый беленый забор и ворота. Он решительно подошел к двери и позвонил. Дверь открыла женщина лет пятидесяти пяти или шестидесяти, совершенно седая, с умным спокойным лицом и ясными голубыми глазами, в руке она держала книгу. Юджин изложил свою просьбу. Она выслушала его с большим интересом, внимательно его оглядывая. Это была интеллигентная женщина, много читавшая, и рассказ Юджина заинтересовал ее. Выслушав его, она сказала:
– По правде сказать, я не собиралась сдавать комнату. Но я живу одна с племянником, а в доме свободно можно разместить еще дюжину человек. Я не хочу ничего решать без племянника, но приходите завтра утром, и я дам вам ответ. Мне лично ваше присутствие не помешает. Не знаете ли вы случайно художника по фамилии Диза?
– Да, я хорошо его знаю, – ответил Юджин. – Это мой старый друг.
– Он, кажется, дружен с моей дочерью. Вы где-нибудь еще справлялись насчет комнаты?
– Нет, – ответил Юджин.
– Тем лучше, – сказала она.
Юджин принял намек к сведению.
Значит, дочки здесь нет. Ну что ж, какое это имеет значение? Вид отсюда замечательный. По вечерам можно сидеть в качалке и любоваться рекой. Вечернее солнце, клонившееся к западу, золотило ее воды. Очертания холмов на другом берегу были величаво-безмятежны. Он будет работать поденщиком, хорошо спать и не задумываться над жизнью. Ему представляется возможность поправиться, – теперь у него для этого все условия. Поденщик! Как это оригинально, как красиво, интересно! Он чувствовал себя странствующим рыцарем, попавшим в новую, диковинную страну.
Глава XX
Вопрос о комнате в доме миссис Хиббердел разрешился очень быстро. Племянник, молодой человек лет тридцати четырех, добродушный и неглупый, как позднее убедился Юджин, не возражал против того, чтобы пустить жильца. У Юджина создалось впечатление, что дом частично содержится на средства этого человека, хотя миссис Хиббердел и сама была, очевидно, состоятельной женщиной. Юджину отвели во втором этаже уютно обставленную комнату с ванной (ванных комнат было несколько) и предложили пользоваться столовой и гостиной. В доме были книги, рояль (на котором некому было играть), гамак, горничная с неограниченным кругом обязанностей, – словом, во всем чувствовалась атмосфера довольства и покоя. Миссис Хиббердел, много лет назад овдовевшая, обладала большим житейским опытом и кругозором и умела внушать к себе уважение. Она не выказывала особого любопытства и, насколько Юджин мог судить, была тактична и сдержанна. Это не мешало ей понимать шутку и самой шутить – лукаво и умно. Юджин при первом же знакомстве откровенно рассказал ей, что у него есть жена; она живет на Западе и приедет к нему, как только его здоровье немного поправится. Миссис Хиббердел беседовала с ним об искусстве, литературе и о жизни. Музыка, по-видимому, не входила в круг ее интересов, она была к ней равнодушна. Племянник ее, Дэвис Симпсон, был чужд и литературы, и искусства, а музыки совершенно не признавал. Он служил агентом по снабжению в одном универсальном магазине, был тщедушен, франтоват, чтобы не сказать фатоват, с худым лицом (но бодрым, а не изможденным), носил короткие черные усики и интересовался главным образом своим делом, бейсболом и всевозможными развлечениями. Юджину понравились его бесхитростность, прямодушие, доброта и учтивость. Он не отличался ни любопытством, ни навязчивостью, но любил затевать споры на общие темы и при этом довольно удачно острил. Его любимыми занятиями было разводить цветы и ловить рыбу. По утрам и вечерам он возился с цветочными грядками, составлявшими единственное украшение крошечного палисадника позади дома.
После той бури, которая бушевала над головой Юджина последние три года, а особенно последние три месяца, он испытывал огромное удовольствие, очутившись в этой атмосфере доброжелательства и покоя. За квартиру спросили всего лишь восемь долларов в неделю, но он прекрасно понимал, что такого домашнего уюта нельзя получить ни за какие деньги. Прислуга заботилась о том, чтобы у него на туалетном столике всегда были свежие цветы. К его услугам была отдельная ванная, свежее постельное белье и полотенца, а по вечерам, сидя на балконе и любуясь рекой, он мог наслаждаться полным отдыхом, не опасаясь быть потревоженным, или же уходить в библиотеку и там читать. Завтрак и обед были для Юджина каждый раз источником подлинного наслаждения. Хотя он вставал без четверти шесть, чтобы успеть принять ванну, позавтракать и попасть к семи часам на работу, миссис Хиббердел к этому времени была уже на ногах. Она привыкла рано вставать. Юджину, при его постоянной усталости, трудно было понять это. Дэвис спускался к столу за несколько минут до ухода Юджина. У него всегда находилось несколько веселых слов, – хмуриться или сердиться было не в его характере. Дела его, каковы бы они ни были, по-видимому, нисколько его не отягощали. Миссис Хиббердел приветливо беседовала с Юджином о его работе, о всяких местных делах и обстоятельствах (поселок, в котором они жили, именовался Ривервуд), о новых событиях в политике, религии, науке и так далее. Иногда она упоминала о своей единственной дочери – она была замужем, жила в Нью-Йорке и время от времени навещала мать. Юджин был в восторге от того, что так удачно нашел себе жилище. Он надеялся понравиться этим людям, чтобы они не раскаивались в своем гостеприимстве, и это ему вполне удавалось. Беседуя о новом жильце, миссис Хиббердел и Дэвис сходились в том, что это милейший человек и что очень приятно иметь его в доме.
