– Так вы настоящий мусульманин? – уточнил Гашке. – Вас, – досадливо поморщился он, – как это у них называется, крестили или посвящали в ислам по-настоящему?
– Если вы имеете в виду обрезание, то да, обрезание мне сделали, – не моргнув глазом, признался майор Жак. – Иначе нельзя, иначе бы я был не угоден Аллаху, – молитвенно сложил он руки. – А что касается фамилии, – решил добить он доверчивого немца, – то мои французские предки родом из Эльзаса, который, как вы знаете, принадлежал то Франции, то Германии. Поэтому там много смешанных браков и очень много людей, которые носят немецкие фамилии, такие как Штейнман, Лангфельдер, Айзеншпиц или Блюменталь.
– Вы меня убедили, – облегченно вздохнул Гашке. – А то я подумал…
– Что я еврей? – перехватил нить разговора Лангфельдер. – Увы, – потупил он глаза, – вы не первый и, боюсь, не последний.
– Придется написать об этом Гессу, – достал чистый лист борец за чистоту расы штурмбаннфюрер Гашке. – А то у него на евреев особый нюх, как бы не заподозрил в вас одного из клиентов синагоги, которые частенько рядятся под арабов, египтян, сирийцев или албанцев.
– Да уж, – осмелел мсье Жак, – пожалуйста, напишите. А то пропишет в своем заведении на всю оставшуюся жизнь.
– Недолгую жизнь, – многозначительно поднял палец Гашке. – У Гесса надолго не задерживаются: труба крематория дымит круглые сутки. Как любит говорить оберштурмбаннфюрер: «Всех своих узников я отпускаю на волю. Но через трубу».
– Прощайте, майор Лангфельдер, – встал из-за стола Гашке. – Счастливого пути. Надеюсь, что знания, которые вы приобретете в Освенциме, найдут достойное применение во вверенном вам Верне, – с нажимом закончил он. – Хайль Гитлер! – вскинул Гашке руку и с легким сердцем отпустил берберского француза.
На самом деле мсье Жак не был ни французом, ни, тем более, бербером. Родом он был и в самом деле из Эльзаса, но никто из еврейского рода Лангфельдеров никогда не бывал в Алжире, и все они тихо, мирно торговали пилюлями в принадлежавшей им аптеке. И лишь младшенький, Жак, поступил в Сорбонну, получил диплом юриста, был призван в армию и стал членом военного трибунала.
Он рано облысел, располнел, стал носить очки, к тому же был неряшлив и все время что-то жевал. Толстенький, кругленький, с зачесом через всю сверкающую лысину, он производил впечатление несколько рассеянного, милого и добродушного человека – винодела, сыровара или провинциального чиновника. Но каждый, кому выпадало узнать его поближе, боязливо и чуть ли не благоговейно произносил: «Это – палач».
На самом деле майор Жак не расстрелял ни одного человека, но, будучи членом военного трибунала, смертные приговоры выносил охотно. Особенно много их стало в те дни, когда под напором гитлеровских танковых армад французская армия, зачастую без боя сдавая города и села, покатилась на запад. Именно тогда к судье Лангфельдеру прилипла кличка «Майор с косой».
И вот теперь одному палачу предстояло побывать у другого, куда более искусного и, если так можно выразиться, масштабного палача.
Двойной тезка «нациста № 3», уже известного нам Рудольфа Гесса, тоже не сразу стал палачом. Выросший в семье набожных католиков, он мечтал стать священником. В годы Первой мировой Рудольф воевал на территории Турции, а после демобилизации познакомился с Гитлером и стал убежденным нацистом. О служении Богу Гесс забыл навсегда и стал служить фюреру. Он участвовал в демонстрациях, драках, потасовках и даже в ритуальном убийстве одного из своих товарищей.
Отсидев шесть лет в тюрьме, он вышел на волю и снова включился в борьбу за правое дело нацистской партии. Его усердие было замечено, и, когда после прихода Гитлера к власти Гиммлер предложил испытанному бойцу вступить в СС, да еще пообещал должность коменданта лагеря, Гесс с радостью согласился. Так он стал создателем и организатором Освенцима, концлагеря, который Гесс с гордостью называл самым большим в человеческой истории местом уничтожения людей.
– Так-так, – беззастенчиво разглядывая майора Жака, обошел его со всех сторон хозяин Освенцима. – Значит, вы и есть тот самый бербер, о котором писал Гашке? Скажу вам откровенно, – доверительно сообщил он, – что если бы не послание Гашке, я бы с чистой совестью отправил вас в один из еврейских бараков. Неужели все берберы такие? И что нам делать, когда Роммель покорит Северную Африку? Приравнять берберов к евреям и переселить в Освенцим было бы несправедливо: все-таки они мусульмане. А как их отличать от евреев, если все они обрезаны, не говоря уже об абсолютно семитской внешности?
– Все проще простого, – заговорил в мсье Жаке профессионал. – Надо посмотреть, как и кому они молятся.
– Точно! – азартно хлопнул в ладоши Гесс. – Если заключенный по пять раз на дню шлепается на колени и вопит «Аллах акбар», значит, он мусульманин. А так как еврей мусульманином не может быть по определению, то и молиться Аллаху он не будет. Молодец! – пожал он руку новоиспеченному берберу. – Теперь я вижу, что вы наш! Надеюсь, вы не обиделись на мой солдатский юмор и на шутки по поводу вашей внешности? Прошу к столу, – пригласил он мсье Жака в изысканно меблированную гостиную.
– Ого! – непроизвольно воскликнул майор Жак, когда увидел ломившийся от невиданных деликатесов стол. – Тут была русская икра, польская шинка, норвежская лососина, датские сыры, французские устрицы и еще множество чего-то такого, о чем огорошенный мсье Жак не имел ни малейшего представления.
– Ничего особенного, – довольный произведенным эффектом, уселся во главе стола Гесс. – Трофеи! – взмахнул он рукой. – Все это законная добыча вермахта и, если хотите, дань, которой облагаются побежденные народы.
– Неужели все это великолепие, которое назвать едой язык не поворачивается, со складов вермахта?
– Не только, – ухмыльнулся Гесс. – Кое-что нам, конечно, перепадает и от вермахта, но, учитывая некоторые трения между армией и СС, я придумал собственный канал снабжения. Так как среди заключенных немало выходцев из состоятельных семей, я разрешил их родственникам присылать продовольственные посылки. Как вы понимаете, до заключенных они не доходят. Нет-нет, мы никого не грабим! – протестующе поднял он руки. – Но как-то так получается, что посылки запаздывают: посылка пришла, а получатель уже на воле.
– Как так? – не понял мсье Жак. – Вы отпускаете своих узников на волю?
– И в очень большом количестве, – подтвердил Гесс. – Каждый день несколько сот узников я отпускаю на волю. Через трубу! – хохотнул Гесс. – Выход отсюда только один: через трубу крематория. А в вашем Верне крематорий есть? – поинтересовался Гесс, когда выпили по первой и закусили копченой осетриной.
– Нет, – не скрывая огорчения, ответил мсье Жак. – У нас крематория нет.
– И напрасно! – пристукнул по столу Гесс. – Надо построить. Без крематория еврейский вопрос не решить! Это вам говорю я, оберштурмбаннфюрер Гесс, который в этом деле кое-что понимает и что, между прочим, не раз отмечал в своих приказах рейхсфюрер Гиммлер.
– Ради этого я сюда и приехал, – решил подсластить пилюлю мсье Жак. – Ваш опыт бесценен. Я уверен, что его будут изучать и применять во всех странах Европы. И если я первая ласточка, то давайте выпьем за то, – поднял он бокал, – чтобы таких ласточек становилось все больше.
