Я приказал установить наблюдение за этим экземпляром. Мне было любопытно, как он поведет себя дальше, не наложит ли на себя руки, не пойдет ли на проволоку: дотронуться до находящейся под током высокого напряжения колючей проволоки – один из самых легких способов самоубийства. Нет, он не вскрыл вены, не повесился и не пошел на проволоку, а продолжал жить, будто ничего особенного не произошло. В конце концов его поведение меня возмутило, и я включил его в списки очередной партии, предназначенной для утилизации в газовой камере, – закончил Гесс.
От этого рассказа даже у такого далеко не сентиментального человека, как «Майор с косой», внутри что-то оборвалось. Проклиная тот день и час, когда он согласился на поездку в Освенцим, мсье Жак с трудом выдавил застрявшую в горле фразу:
– Вы знаете, оберштурмбаннфюрер, я передумал.
– Что «передумали»?
– Смотреть, как очищают газовую камеру.
– Я вас понимаю, – сочувственно потрепал его по плечу Гесс. – К такого рода зрелищу надо привыкнуть, а для этого нужно время. Ладно, давайте сегодняшнюю экскурсию на этом закончим. К тому же настало время обеда, – взглянул он на часы. – Как говорит моя жена: работа – работой, а обед – это святое. Посмотрим, что она соорудила в честь французского гостя. Так что приглашаю разделить со мной скромную трапезу, которую, как когда-то говорили, Бог послал, – шутливо раскланялся Гесс.
– Благодарю вас, – взмахнув воображаемой треуголкой, попытался изобразить благородного шевалье мсье Жак. – Обед – это действительно святое. Надеюсь, что когда-нибудь и мне предоставится возможность пригласить вас на настоящую французскую трапезу.
– Заранее благодарен, – улыбнулся Гесс и повел очумевшего от впечатлений гостя в свой роскошный, окруженный великолепным садом, дом.
Фрау Гесс была сама воплощенная любезность. Стол, который из-за жары накрыли на веранде, ломился от изысканно приготовленных блюд. Посуда была из тончайшего фарфора, а приборы из чистого серебра, да еще с такими вензелями, что мсье Жак, желая сделать приятное хозяйке, сам того не ведая, сморозил непростительную глупость.
– Как пикантно выглядит герб вашего рода, – разглядывая гравировку, сделанную на ручке ножа, сказал он. – Должно быть, в Германии ваша фамилия одна из самых уважаемых?
– По большому счету, да, – стрельнув глазами в сторону мужа, почему-то смутилась фрау Гесс. – Я бы только добавила: в определенных кругах. А как вам мои цветы? – резко изменила она тему разговора. – Во Франции такие растут?
– Сколько живу, ничего подобного не видел! – искренне восхитился мсье Жак, любуясь бесподобно красивыми клумбами. – Никогда не думал, что розы могут быть такими великолепными, тюльпаны – огромными, астры – прекрасными, а георгины – пышными! Нет, в самом деле, у вас не сад, а загляденье!
– Вот что значит бербер, извините, француз, – прижав руку к сердцу, усмехнулся Гесс, – я такой комплимент не смог бы сочинить даже за очередное повышение по службе.
– Учитесь, дорогой супруг, – мимоходом поправила его прическу фрау Гесс. – А то ведь, когда грянет повышение по службе и вам придется бывать в домах высокопоставленных берлинских особ, с их женами будете говорить не о том, как вы восхищены их коллекцией скульптур или картин, а о том, как перевоспитывали обитателей Освенцима. Я вас на минутку покину, – извинилась она, – надо отдать кое-какие распоряжения на кухне.
– Гордячка! – почти что ласково посмотрел вслед супруге Гесс. – И мне это нравится. Немецкая женщина должна быть гордой, ибо ей есть чем гордиться!
– Не подскажите ли, чем? – поинтересовался мсье Жак.
– Немецкими мужчинами! – хохотнул Гесс. – Возьмем, например, этот сад, – взмахнул он руками. – Вы думаете, почему цветы моей супруги красивее, пышнее и красивее, чем у кого бы то ни было? Может быть, потому, что она с утра до вечера их поливает, окучивает и подрезает? Черта с два! – пыхнул он сигаретным дымом. – Все дело в удобрениях.
– Проще говоря, в навозе? – снова ляпнул глупость мсье Жак.
– Еще чего не хватало! – сделал презрительную гримасу Гесс. – Удобрения приношу я, а оберштурмбаннфюрер Гесс таскать эту гадость не будет. Я приношу то, что выгребают из печей крематория.
– Неужели пепел? – с трудом проглотив застрявший в горле комок, догадался мсье Жак.
– Точно, пепел, – пустив сигаретный дым, залюбовался образовавшимся кольцом Гесс. – Смею вас уверить, что лучшего удобрения, нежели человеческий пепел, нет и быть не может. Только вы при жене случайно не проболтайтесь, – спохватился он, – ей это знать необязательно. Как и про это, – показал он на свисающий с потолка великолепный абажур. – Никогда не догадаетесь, из чего он сделан. Даже не пытайтесь, – остановил он раскрывшего рот гостя. – У меня есть целая мастерская, – понизив голос, поделился он секретом, – где народные умельцы из человеческой кожи делают абажуры. Больше всего ценится кожа с татуировкой, но такая попадается редко. Хотя пару торшеров с изображениями орлов и какими-то словами на русском языке удалось сделать: я их тут же отправил берлинскому руководству.
После всего услышанного и увиденного кусок не лез в горло мсье Жака, но он мужественно досидел до десерта и встал из-за стола лишь тогда, когда на веранду шумной ватагой ввались дети семейства Гесс. Их было пятеро и, как с гордостью отметила фрау Гесс, двое из них родились по месту службы мужа, то есть в Освенциме и Дахау.
Кофе фрау Гесс предложила пить в беседке, окруженной сладко благоухающими лилиями.
– Ну, скажите, – счастливо улыбаясь, обратилась она к мсье Жаку, – разве здесь не рай?! Если бы это зависело от меня, я бы никогда из Освенцима не уехала. Господин оберштурмбаннфюрер, – слегка обняла она мужа, – вы же все можете, я вас очень прошу, ну, пожалуйста, исполните мою мечту, – надув губки, изобразила она капризную девушку.
– Любую. И прямо сейчас! – подыграл ей Гесс.
– Я хочу здесь жить и здесь умереть. Это можно?
– Жить – да. Умереть – ни в коем случае! – патетически воскликнул Гесс. – Освенцим не для Гессов. Мы можем здесь жить и по мере своих сил служить фюреру, но ни один Гесс в Освенциме никогда не умрет. Это я обещаю!
Вот уж попал пальцем в небо Рудольф Гесс, так попал! Пройдет всего несколько лет, Германия будет побеждена, Гесс попытается скрыться в английской зоне оккупации, но его обнаружат и передадут Польше. Верховный трибунал приговорит Гесса к смертной казни, его доставят в Освенцим, и он будет повешен на той самой виселице, на которой когда-то сам обожал проводить показательные казни.
Глава ХL
Так случилось, что на обратном пути попутчиков у мсье Жака не было и он наслаждался одиночеством, подремывая под стук колес в отдельном купе. Едой и выпивкой Гесс его снабдил, так что даже на остановках мсье Жак из вагона не выходил. Единственным его развлечением было чтение. И хотя газеты, которые ему дал Гесс, были немецкие, мсье Жак с удовольствием проглатывал одну за другой, обогащаясь информацией в берлинском изложении.
