– Боюсь, что сотрудники канцелярии сумеют оправдаться. Дело в том, что во время нападения на лагерь старая картотека сгорела, а составление новой требует времени.
– Как хоть зовут этого президента? – вскрыл он наконец конверт.
– Его зовут Борис Скосырев.
– Как вы сказали, Скосырев? – воскликнул Вебер. – Вы не поверите, но в этом письме, – потряс он листом вощеной бумаги, – речь идет о нем же.
– Вот так совпадение! – не поверил Кольвиц. – Вы позволите взглянуть? Ого, оно коллективное, здесь шесть подписей.
– Дайте-ка сюда, – забрал бумагу штурмбаннфюрер. – В конце концов, послание адресовано мне, и написано оно, слава богу, по-немецки, так что вы как переводчик не понадобитесь. Значит, так, – с шутливо важным видом вставил монокль Вебер и тут же его отбросил, – письмо написано от имени Совета земли Андорры. Здесь же подписи членов этого Совета. И чего они хотят? – пробежал он весь текст. – А они хотят, чтобы я освободил их президента Бориса Скосырева, который был незаконно арестован французскими властями и брошен в концлагерь Верне. Теперь, когда режима Петэна не существует и лагерь перешел под юрисдикцию германских властей, известных своим гуманизмом и человеколюбием, – пишут они, – члены Совета земли просят как можно быстрее освободить президента Скосырева, так как без него как без законно избранного главы государства в Андорре могут начаться беспорядки.
– Все правильно, – поддержал андоррцев Кольвиц. – Раз лагерь теперь наш, то и ответственность за заключенных несем мы. А это значит, что именно мы, немцы, можем их либо казнить, либо миловать.
– Так-то оно так, – плеснул себе и, не спрашивая разрешения, заодно и Кольвицу, коньяка штурмбаннфюрер Вебер. – Но что-то я не слышал, чтобы комендант, скажем, Майданека или Освенцима отпустил кого-нибудь на волю. Нет, Кольвиц, все не так просто: чтобы казнить, власти у меня достаточно, а вот отпустить на волю – ни-ни. Тут надо действовать иначе, я бы сказал, грамотнее и тоньше, – прихлопнул он севшую на его бритый череп назойливую муху. – Но сначала я хотел бы побеседовать с бароном. Приведите его сюда!
– Боюсь, что это невозможно, – развел руками Кольвиц. – Он, как говорят врачи, лежачий больной.
– Ничего страшного, – бодро поднялся Вебер. – Тогда мы навестим барона. Ведь мы же немцы, – сверкнул он через монокль испытующим глазом, – а немцы, как всем известно, славятся гуманизмом и человеколюбием. Так что посетить больного – значит поддержать репутацию подданного Третьего рейха и, следовательно, заслужить похвалу фюрера. Хайль Гитлер! – вскинул он руку.
– Хайль Гитлер! – взмахнул своей клешней и Кольвиц.
– А кстати, – поинтересовался Вебер, когда они шли к санчасти, – давно хочу вас, Кольвиц, спросить, почему вы, известный хирург, не майор или хотя бы капитан, а всего лишь ефрейтор?
– Я этим званием горжусь, – попробовал отшутиться Кольвиц. – Адольф Гитлер тоже был ефрейтором, а потом стал фюрером, которому подчиняются фельдмаршалы и генералы. Так что, может быть, и я когда-нибудь стану профессором, а это все равно что военному быть генералом.
– А если серьезно? – не отставал Вебер.
– Если серьезно, то я работал не в военном госпитале, а в шахтерской больнице Рура. С точки зрения травматологии, обстановка в шахтах примерно такая же, как на войне, поэтому практика у меня была хорошая. Война войной, а уголь нужен, поэтому ни шахтеров, ни тех, кто их обслуживает, в армию не призывали. Но я рвал на фронт! И прорвался, да не один, а со всей своей больницей. В один прекрасный день нас в полном составе прикомандировали к саперной части, сформированной из бывших шахтеров: уж что-что, а взрывное дело они знали. Воинских званий нам не присваивали, видимо, потому, что больница была всего лишь временно прикомандирована к части и в любой момент нас могли вернуть на шахты, где погибших и изувеченных в результате несчастных случаев меньше не стало.
Так продолжалось полтора года, пока под Ленинградом я не попал под артобстрел и мне не оторвало пальцы. С хирургией было покончено. А так как я ничего другого не умел, то серьезно запаниковал и даже подумывал, не принять ли убойную дозу снотворного. К счастью, нашелся человек, который сумел меня убедить, что кроме хирургии существуют другие области медицины, в частности, терапия, где моя искалеченная рука не будет помехой. Он же пристроил в санитарное управление лагерей. А мое прежнее начальство, в знак благодарности за полтора года службы, присвоило звание ефрейтора. Вот, собственно, и все, – отрапортовал Кольвиц.
– М-да, – вздохнул Вебер, – оказывается, и вы тут не по своей воле. Я – без пушек, вы – без скальпеля, да и вся обслуга лагеря, можно сказать, инвалиды. И вот ведь куда занесло, на самый юг Франции, в какую-то паршивую петэновскую овчарню! Сломать бы, к чертовой матери, эти заборы, разметать колючую проволоку, а попавших сюда бедолаг отпустить по домам: ведь сидят-то у нас в основном французы.
– Не только. Есть канадцы, англичане и даже несколько русских.
– Это я знаю. Да и ваш барон, судя по фамилии, тоже русский.
– Он бывший штабс-капитан русской армии. Сначала служил на флоте, потом, после ранения, в пехоте и даже в кавалерии, не один год воевал с большевиками. Теперь с большевиками воюем мы, поэтому, по большому счету, барон Скосырев наш союзник.
– Это очень важный нюанс, – похлопал его по плечу Вебер. – Хорошо, что вы о нем вспомнили.
Когда комендант Вебер и фельдшер Кольвиц вошли в крохотную каморку, где лежал Борис, они были неприятно поражены каким-то гнилостным запахом. Кольвиц тут же насторожился и заглянул в тазик, который больной использовал в качестве плевательницы. Так оно есть, крови стало еще больше, но, самое скверное, появился гной.
– Этого я боялся больше всего, – внутренне всполошился Кольвиц. – Выходит, что у него пиоторакс, то есть гнойный плеврит. Тут уж без операции не обойтись. Но кто ее сделает? И где? Ах, барон, барон, так недалеко и до беды, – взял он его руку, чтобы пощупать ставший нитевидным пульс.
Что-то дрогнуло и в сердце бывшего артиллериста Вебера. Он сразу понял, что Скосырев обречен, по крайней мере, до тех пор, пока будет в лагере.
– Как себя чувствуете? – по возможности бодрым голосом спросил Вебер.
– Спасибо, господин комендант, – стараясь не раскисать, ответил Скосырев. – Сегодня не хуже, чем вчера, а вчера – не хуже, чем позавчера.
– Вот и замечательно! Главное, не сдаваться и не терять бодрости духа, а остальное сделает Кольвиц. Между прочим, я с хорошей новостью, – достал он письмо Совета земли. – Андоррские друзья вас не забыли и хлопочут об освобождении своего президента. Я не возражаю и готов отпустить вас хоть сию минуту, но порядок есть порядок. В соответствии с уставом освобождать заключенных без приказа сверху я не имею права, поэтому предлагаю написать письмо рейхсфюреру Гиммлеру, в котором вы изложите не только подробности незаконного ареста, но и ту часть своей биографии, когда воевали против большевиков. А я сделаю приписку, в которой выражу искренне недоумение по поводу пребывания в лагере президента хоть и маленькой, но симпатизирующей Германии страны.
