– Ах вот оно что, – какими-то новыми глазами посмотрел не нее Борис. – А из современных художников кто-нибудь в выставке участвовал, ну, там Матисс или Пикассо?
– Больше всех меня поразил Пикассо! – загорелась леди Херрд. – Ты же знаешь, что не все его принимают и не все понимают: то у него голубой период, то розовый, то негритянский, а то вообще он не признает ничего, кроме кубизма. А тут вдруг сделал что-то вроде альбома под названием «Мечта и ложь Франко». Одно название чего стоит, да? Каудильо он изобразил в виде отвратительной, гротескной фигуры, вместо короны, водрузившей на голову не то ведро, не то мусорную корзину. В руках у него похожее на тряпку знамя. На другом листе Франко разрубает топором благородный профиль Девы Марии, которая, как известно, в Испании особо почитаема.
– Сильный образ, очень сильный! – восхищенно воскликнул Борис. – Этим он хотел сказать, что новоявленный диктатор рубит на куски самое дорогое и самое святое, что есть у испанцев – их великую Родину.
– Но это еще не все! – взволнованно продолжала леди Херрд. – Листая альбом, видишь Франко, преклонившего колени перед иконой в виде золотой монеты, потом – на лошади, у которой вывалились внутренности. Но больше всего меня потрясли листы, на которых, воздев руки к небу, из горящего дома бегут женщины с детьми, и те же женщины, но уже убитые, усеявшие поле. И очень символичен последний лист: на нем изображен могучий бык, а он, как известно, является символом свободной и гордой Испании, который своими рогами пронзает уродливого монстра с невзрачным подобием короны на голове.
– Все ясно, – подвел итог Борис, – остановить Франко может только народ. Что ж, великий испанец свое слово сказал, теперь слово за быком!
А ты не пыталась этот альбом купить?
– Пыталась, – вздохнула леди Херрд, – но Ольга заявила, что он не продается и будет подарен какому-то музею.
– Что еще за Ольга? И почему она распоряжается альбомом?
– Мой дорогой барон, – как в старые времена, растрепала она не очень тщательно зачесанный пробор Бориса, – теперь я вижу, как сильно поглотили тебя государственные дела: ты совсем не следишь за светской жизнью. Ольга Хохлова – жена Пикассо. Раньше она танцевала в «Русском балете» Дягилева.
– Хохлова? – изумился Борис. – Она что, русская?
– Конечно, русская, причем благородных кровей: ее отец был генералом.
– Хохлов? – задумался Борис. – Что-то я о таком не слышал.
– В те годы ты ходил в коротких штанишках, – усмехнулась леди Херрд.
– Но генеральская дочь – балерина, это нонсенс. Такого не может быть!
– И тем не менее это случилось. А замужем за Пикассо она без малого двадцать лет. Главное же, все эти годы она была не только хорошей женой и прекрасной матерью, но и великолепной натурщицей: Ольга на диво хороша, и Пикассо создал целую галерею ее портретов.
– То, что ты рассказала о выставке, меня очень и очень интересует, – взволнованно забегал по кабинету Борис. – И то, что ты занялась антивоенной пропагандой, тоже очень хорошо. Причем не просто хорошо, а очень важно! – остановился он около леди Херрд. – Ты с этой Ольгой в каких отношениях? С мужем познакомить она тебя сможет?
– В хороших, – пожала плечами леди Херрд. – Мы, можно сказать, подруги. А с Пикассо я знакома и даже бывала в его мастерской. Но в чем, собственно, дело?
– Дело в том, – начал было Борис, но тут же сам себя остановил. – Нет, мне в это ввязываться нельзя, как говорится, не царское это дело. А вот ты могла бы помочь! – придвинул он свой стул вплотную к стулу леди Херрд.
– Кому? Чем? – чувствуя, как задрожали у нее колени, произнесла леди Херрд.
– Кому? – взмахнул тростью Борис. – Испании! Чем? Тем, что расскажешь Пикассо все то, что я расскажу тебе. И кое-что покажешь, – таинственно добавил он.
– Ничего не понимаю! – встряхнула головой леди Херрд, да так сильно, что рассыпались многочисленные шпильки.
– Ты что-нибудь о Гернике слышала? – спросил Борис.
– Н-нет, – пролепетала леди Херрд.
– Тогда слушай. Но чтобы не стало дурно, пересядь на диван. И вот тебе напитки, – придвинул он журнальный столик. – Станет невмоготу – выпей воды, сока, а то и коньяка.
Больше часа рассказывал Борис то, что знал о Гернике, что видел сам и что узнал от отца Альберто – а перед тем как переправить его в Мадрид, Борис до самого утра беседовал с чудом уцелевшим священником.
Леди Херрд, действительно, не раз становилось дурно, она просила то веер, то воды, то заливалась слезами, то гневно сжимала кулачки, а однажды даже схватила трость и рассекла ею диванную подушку.
– Расскажи все это Пикассо, – попросил в заключение Борис, – и передай вот эти фотографии. Но с возвратом! – добавил он. – Я их сделал, когда участвовал в работе международной комиссии и разыскивал тело Костина. Не может быть, чтобы такой испанец, как Пикассо, не воспылал гневом и не выразил на холсте свое отношение к этому чудовищному преступлению!
– Я еду, – вскочила леди Херрд и стала торопливо собирать рассыпавшие шпильки. – Я немедленно еду! Пабло собирался к морю, но он еще в Париже, и я должна его перехватить.
То, что было дальше, хорошо известно. Десять дней спустя Пикассо приобрел полотно размером четыре на восемь метров, установил его у дальней стены мастерской и два месяца не выходил на улицу. За это время он так исхудал, к тому же несколько раз едва не упал с подмостков, что друзья всерьез начали беспокоиться о его здоровье, предлагая сделать перерыв и уехать к морю.
– Ни черта вы не понимаете! – разозлился на них Пикассо и, вытолкав всех за дверь, заперся изнутри. – Испания в агонии, Испания погибает, а вы – о каком-то море!
Когда картина была закончена и заняла свое место в испанском павильоне Парижской выставки, посетители были потрясены. А тут еще Пикассо сделал более чем откровенное заявление для печати.
– Борьба в Испании – это борьба реакции против народа, против свободы, – сказал он. – Вся моя жизнь как художника – не что иное, как борьба против реакции, против смерти искусства. В «Гернике» я совершенно четко выражаю свое отношение к военной касте, принесшей Испании столько горя и страданий. Художник, который живет и работает, руководствуясь духовными ценностями, не должен оставаться безразличным к конфликтам, когда на карту поставлены высшие ценности человечества и цивилизации.
На огромном полотне публика увидела и пронзенную пикой лошадь, и свирепого быка, и останки воина, и страдающую женщину, и мертвого ребенка, и пылающий дом, и искаженные лица изувеченных людей. Все это – следствие огромной беды, обрушившейся на человечество, все это – дело рук злого духа под названием фашизм, и пророческое предупреждение народам мира: «Люди, будьте бдительны!»
Прочитав первые отчеты о Парижской выставке, Борис не удержался и рванул в Париж. У него не было ни виз, ни приглашений, но, решив: «Была не была!», под видом андоррского предпринимателя средней руки он появился во французской столице. Сначала Борис удивился, а потом даже досадовал, что никто не пытается выяснить его личность и на него, президента независимой Андорры, никто не обращает внимания.
