Как тут же выяснилось, сообразительность Хозе объяснялась довольно просто: его родители погибли, когда мальчику не было и года, и все это время он жил у тетки, а когда во время бомбежки Герники погибла и она, Хозе пристроили в приют. Так что родителей он не помнил, но, как все приютские дети, считал, что они живы и вот-вот за ним приедут. Естественно, что первого же мужчину, который взял его на руки, он посчитал своим отцом, а приласкавшую женщину – матерью.
Глава ХХVIII
К концу дня, когда все гости Бориса собрались вместе и, наигравшись с Иосифом, уложили его спать, на веранду, где был накрыт стол, ввалился пропыленный, похудевший и злой как черт Павел Маркин.
– Пашка! – вскочил Борис. – Откуда ты взялся? – обнял он друга. – А чего ты такой грязный и почему тощий? Или в штаб-квартире Франко хороших фашистов больше не кормят?
– Бывших – не кормят, – потирая рассекавший лоб багрово-красный шрам, рухнул на стул Маркин.
– Что значит «бывших»? – насторожился Борис. – Тебя что, разоблачили?
– И тебя, и меня, – махнул рукой Маркин и, налив полный бокал коньяка, выпил его одним духом. – Еле ноги унес, – мрачно улыбнувшись, продолжал он. – Если бы не Рамос, парила бы сейчас моя душа в поднебесье.
– Да говори наконец толком! – прикрикнул Борис. – Что случилось-то и при чем тут Рамос?
– Случилось то, что все наши проделки стали известны Франко. Судя по всему, где-то здесь, – обвел он руками веранду, – завелся крот.
– Какой еще крот? – передернул плечами Борис.
– Крот – это предатель, – пояснил Кольцов. – Иначе говоря, кто-то из твоих друзей стал работать на фашистов.
– Вот именно! – сузил глаза Маркин. – Причем из хорошо информированных друзей. Иначе откуда бы Франко узнал и об операции с французской мебелью, и о канадских буровиках, и даже о хлопотах с испанскими сиротами?
– Катастрофа! – схватился за голову Борис. – Это катастрофа. Теперь он двинет свои дивизии на Андорру, и нам несдобровать.
– Погоди, – подала голос Тереза, – не паникуй. Пока Франко не возьмет Мадрид, то есть не победит в гражданской войне, ему будет не до Андорры: как-никак, а независимость Андорры гарантирует еще и Франция, а бросить перчатку Парижу он не посмеет. Да и победы ему не видать, как своих ушей! – вскинула она сжатый до белизны в суставах кулак. – Мы еще посмотрим, кто кого! Наш лозунг: «Но пасаран!» то есть: «Они не пройдут!» объединит всех честных испанцев, и они будут сражаться до последней капли крови.
– Ты вот что мне скажи, – выбрался из своего угла Зуев и буквально навис над Маркиным, – ты-то откуда узнал о том, что наши проделки стали известны Франко?
– От Рамоса, – снова потер свой налитый кровью шрам Маркин – верный признак, что он кипит от гнева. – Этот коротышка, особенно после того, как вернулся из Сантандера, где он расстрелял несколько сот своих земляков, стал злобным, мстительным и кровожадным, как хорек. К тому же, после того как каудильо отхлестал его по мордам, Рамос стал бояться собственной тени: шпионы ему начали мерещиться даже в собственном кабинете, причем тогда, когда он там один. А по мордам ему досталось за то, что дружил с президентом Скосыревым, что поддерживал нашу газету, что не распознал в журналисте Маркине агента мадридских и московских коммунистов. Короче говоря, Рамос вызвал меня в свой похожий на стадион кабинет, поставил по стойке «смирно» и битый час орал и визжал, грозя собственноручно расстрелять, а тело изрубить на куски и отдать собакам: так, мол, в старые времена испанцы поступали с вражескими шпионами.
– И ты это стерпел?! – грохнул по столу Зуев. – Да я бы его за такое раздавил, как мокрицу! В конце концов, у тебя был пистолет: всадил бы ему пулю в лоб, и вся недолга.
– Дурак ты, Васька, – миролюбиво заметил Маркин. – Во-первых, Рамос не балбес и приказал охране обыскивать всех визитеров – так что пистолет у меня забрали. А во-вторых, я понимал, что если бы он и в самом деле хотел меня расстрелять, то сделал бы это без огласки и чужими руками. Как ни крути, а в журналистских кругах я довольно известен, и мое убийство вызвало бы страшный скандал. Да и негоже человеку в ранге министра расстреливать людей в своем кабинете. Взвесив все это, я понял, что этому змеенышу чего-то от меня надо, и стал ждать.
– И дождался? – притопнул от нетерпения Зуев.
– Дождался, – снова наполнил бокал Маркин. – Ни с того ни с сего Рамос резко изменил тему и спросил, понравился ли президенту Скосыреву одеколон, который он передавал в прошлый раз. Я сказал, что президент был в неописуемом восторге. «Но флакон был маленький, – заметил Рамос, – и одеколон, наверное, закончился». Потом он подошел к шкафчику, достал какой-то флакон, заявил, что отпускает меня восвояси и, проворчав что-то вроде: «Я его породил, я его и…», попросил меня передать его вам, – протянул он Скосыреву антрацитово-черный флакон.
– Надо же, – растерянно улыбнулся Борис, – неужели он читал «Тараса Бульбу»? Там отец говорит предателю-сыну, что я, мол, тебя породил, я тебя и убью, – пояснил он недоуменно поднявшей брови Терезе.
– Значит, он рассчитывает на то, что ты эту книгу не читал, – усмехнулась Тереза.
– Или дает понять, что в этом флаконе яд, – добавил Кольцов. – У вас с ним были хорошие отношения? – спросил он у Бориса.
– Более, чем хорошие! – с жаром ответил Борис. – К тому же многолетние.
– Тогда не исключен такой вариант, – продолжал Кольцов. – Рамос пообещал своему шефу Франко, что отправит тебя на тот свет, но не с помощью снайпера или динамита, а одному ему известным способом – с помощью так обожаемого тобой одеколона. Но не ординарного, а отравленного какой-нибудь гадостью, которая впитывается через кожу и вызывает, скажем, инсульт или инфаркт. Такие яды были известны еще во времена Марии Медичи, и я не удивлюсь, если окажется, что Рамос знает, как их делать.
– Так-так-так, – увлеченно подхватил Маркин, – выходит, что фразу из Гоголя: «Я его породил, я его и…» он произнес не случайно, он хотел, чтобы я ее запомнил и в точности передал президенту.
– Вот именно! – воскликнул Кольцов. – Каудильо он доложит, что задание выполнено и яд в Андорру ушел, а воспользуется им синьор Скосырев или не воспользуется, это, мол, уже не мое дело.
– Ай да Рамос, ай да гусь! – азартно потер руки Зуев. – С таким в карты не садись, враз обдует!
– Гусь не гусь, – укоризненно заметил Борис, – а жизнь он мне спас. И все же интересно, – вертел он и так, и эдак неизвестно чем наполненный флакон, – что там внутри? Может, открыть? – посмотрел он на присутствующих. – Понюхать и снова закрыть, а?
– А пословицу «Любопытство погубило кошку» ты слышал? – подкралась к нему Тереза. – Флакон и вправду красивый, можно подержать? – протянула она руку.
– Подержи, – отдал он флакон Терезе.
И тут произошло то, отчего все надолго впали в шок! Не кошкой, не пантерой и даже не тигрицей, а каким-то яростным вихрем Тереза промчалась по веранде, выскочила во двор, отбежала в дальний угол и с размаху грохнула флакон о лежащий там камень. Черные осколки, пополам с зелеными каплями так и брызнули в стороны! От тех, которые попали на цветы, пышные бутоны тут же завяли.
