– Прекрасно, – обрадовался Борис. – Я сейчас же отправлю гонцов по деревням и велю к завтрашнему вечеру собрать всех детей здесь. А на чем мы их повезем дальше? Машины у вас есть?
– Есть, – кивнул Иствуд, – они стоят по ту сторону границы. Вы оставайтесь здесь, – обернулся он к леди Херрд, – а я отправлюсь на границу и приведу сюда нашу колонну. Не скучайте! – незаметно подмигнул он Борису. – Леди Херрд нуждается в покое, заботе и внимании – это я вам как врач говорю, так что уж вы, господин президент, постарайтесь. Оставляю ее под вашу ответственность, – многозначительно закончил он.
Как только доктор Иствуд вышел из комнаты, на леди Херрд ни с того ни с сего напал приступ слезливости. Она так горько и так безутешно плакала, так захлебывалась ручьями слез, что Борис, не зная, чем ей помочь, чуть было не кинулся догонять доктора.
– Что случилось? – неловко топтался около нее Борис. – Кто обидел? Какая муха тебя укусила? – пытался он шутить. – Ты только скажи, – схватил он трость, – я ей башку враз отрублю, а потом сделаю чучело и на день рождения подарю тебе.
– Вот-вот, – сквозь следы начала улыбаться леди Херрд, – ты все такой же герой, а я старенькая старушка. Подошла сейчас к зеркалу – и чуть его не разбила.
– Да оно же кривое, – подыграл ей Борис. – Я сам обхожу его стороной. Особенно после хорошей выпивки, – скорчив страдальческую гримасу, добавил он.
– Вот-вот, тебе можно все, а я… а мне, – по-девчоночьи шмыгала носом леди Херрд, – нельзя ничего. Этот зануда Иствуд все запретил. Нет, ты только подумай, кроме овсянки и омлета, я ничего не ем и, кроме кефира и какого-то дурацкого отвара, ничего не пью. Я забыла, что такое бокал вина или рюмка коньяка.
– А может, пока его нет, по стаканчику хереса? – воровски оглядываясь по сторонам, предложил Борис. – Как в старые времена, а? И слезы уймутся, и настроение улучшится, и ты снова станешь не старенькой старушкой, а прежней Ламорес. Кстати, наговариваешь ты на себя совершенно напрасно, – стараясь держаться молодцом, бодрячески продолжал Борис, – никакая ты не старушка: просто устала с дороги, да и зеркало, как я уже говорил, кривое. А уж как давно я его протирал!
– Ох, Борька-Борька, барон ты мой дорогой, – окончательно пришла в себя леди Херрд, – и что бы я без тебя делала?! Зря я тогда отсюда уехала, ей-богу, зря! Здесь жизнь бьет ключом, все время что-то происходит, к зеркалу и подходить-то некогда. А в Англии? Нет, мой дорогой, ты себе представить не можешь, какая скука в этой промокшей до костей Англии!
И что самое странное, то ли от скуки, то ли от безделья возникла мода на здоровый образ жизни: все бросают пить и курить, ходят пешком, едят, подсчитывая калории, от этого так сильно худеют, что выпирают ребра, и все свободное время проводят у врачей. А уж те, какую-нибудь болячку, да найдут! Как я этой моде ни противилась, но в конце концов оказалась такой же дурой, как и все – не быть же, в самом деле, белой вороной – и притащилась к Иствуду. То ли он действительно хороший доктор, то ли его привлекла платежеспособность пациентки, но он нашел у меня такой букет болезней, что прямо хоть ложись и помирай. С тех пор я не выхожу из дома без мешка лекарств, – мрачно пошутила она, – и принимаю их строго по часам.
– К черту! – рубанул тростью воздух Борис. – К черту доктора, к черту Англию, к черту здоровый образ жизни! Никаких болезней, кроме самого обычного сплина, то есть хандры, у тебя нет. А хандра, как ты правильно сказала, возникает от безделья. Поэтому ты очень правильно поступила, став членом фонда имени… как ее, – заглянул он в брошюру, – имени Флоренс Найтингейл. – И просто молодчина, что приехала в Андорру, чтобы помочь испанским детям. Ты не представляешь, сколько у меня из-за них хлопот! Вы с Иствудом буквально на день разминулись с целой делегацией из Мадрида во главе с русским журналистом Кольцовым и, – задумавшись, как представить Терезу, он на мгновенье споткнулся, но, с облегчением вздохнув, быстро нашел нужную формулировку, – с ответственным работником компартии Испании синьорой Лопес. Если бы ты знала, какой мы разработали грандиозный план, чтобы подвигнуть французов открыть границы!
– С кем, – тут же почувствовала неладое леди Херрд, – с синьорой Лопес?
– Что «с синьорой Лопес»? – поперхнулся Борис, вспомнив поговорку о том, что любящая женщина соперницу чует за версту.
– План. Вы его разрабатывали вдвоем с синьорой Лопес или всей компанией? И как ее, кстати, зовут?
– Зовут ее синьорой Лопес, – на всякий случай сделал вид, что обиделся, Борис. – Впрочем, Кольцов называл ее Терезой. А что касается плана, то…
– Дальнейшее меня не интересует, – милостиво взмахнула рукой леди Херрд. – Главное, чтобы эти планы касались детей, а не синьоры Лопес.
– Ну, Ламорес, ну, как ты можешь? – старательно продолжал обижаться Борис. – Мы тут ночей не спали, – брякнул он, – чтобы… – прикусил он язык, – чтобы придумать, как пристыдить французов. Но теперь, когда в дело вмешалась Лига Наций, не понадобятся ни зубодробительные репортажи Кольцова, ни демонстрации у посольств Франции в европейских столицах, ни организованные коммунистами забастовки на лионских фабриках и парижских заводах.
– То, что вы ночей не спали, это плохо, – подошла к нему леди Херрд и по старой привычке поправила его растрепавшийся пробор. – То-то я смотрю, ты какой-то осунувшийся. И круги под глазами. Грешным делом, я подумала о чем-то другом, но раз вы составляли планы, то это в корне меняет дело, – как-то непонятно улыбнулась она. – Мой дорогой барон, – опять-таки каким-то странным тоном продолжала она, – ты не возражаешь, если я месячишко-другой поживу в Андорре? Как ни трудно в это поверить, но, собираясь в эту поездку, я не думала задерживаться ни на один день: вывезу, мол, детей – и в Лондон. Но теперь, когда я увидела, что ты по-прежнему меня любишь, ведь любишь, да? Ну, скажи, что любишь! – шаловливо продолжала она, усевшись на колени все еще любимого барона.
«Какая же я свинья», – подумал Борис и не нашел ничего лучшего, как утвердительно кивнуть.
– Вот и славно, – чмокнула она его в щеку. – Я решила, что от сплина излечить меня можешь только ты. А тот знаменитый одеколон, от аромата которого я сходила с ума, у тебя сохранился? – теперь уже совсем по-другому поцелована она его в ухо. – Боже, как я тогда была счастлива! – не воскликнула, а со страстным придыханием прошептала леди Херрд и перешла к таким ласкам, что бедному Борьке ничего не оставалось, как взять ее на руки и отнести в спальню.
«Как бы она не почувствовала запах другой женщины», – опасливо подумал он и, бросившись к потайному шкафчику, где хранились остатки настоянного на кедре и эдельвейсе одеколона, разбрызгал его по широкой, как аэродром, кровати.
Самое странное, Борис перестал испытывать какие бы то ни было угрызения совести, и его роман с леди Херрд вспыхнул с новой силой. Он даже забыл, что отправил Гостева в Париж с поручением договориться о переходе Терезы в православие и о торжественном венчании в одной из парижских церквей. Точно так же забыл он и о проблеме испанских сирот. Как только последняя машина с детьми пересекла французскую границу, он перестал о них думать, но телеграмму Кольцову о том, что тема закрыта и что его гневные репортажи уже не нужны, отбил.
