Ее смерть никто не оплакивал, кроме собственных жителей, да и то не всех. При содействии всей Европы и даже всей остальной Италии, она пала без единого союзника. Дилетанты восхищались ее красотой, либертины слетались к ее наслаждениям, но вряд ли кто-то из иностранцев любил ее саму по себе. В этом нет ничего удивительного и ничего нового. Она не слишком была любима миром. В дни величия ее непопулярность порождалась завистью — к ее богатству, мощи, удобному географическому расположению, защищавшему ее от нападений. Но это еще не все. Соотечественники итальянцы считали жителей Венеции спесивыми и властными. Ее купцы, хоть и не были мошенниками, получали неприлично высокие прибыли. Ее дипломаты были вежливы, но как-то всегда немного зловещи. Ее народу всегда не хватало душевности и страсти. По ним никогда не понять, нравится им что-то или нет. Короче говоря, холодны, как рыбы.
Вот такая у венецианцев была репутация, и не во всем она была несправедливой. А вот за что их обвиняли несправедливо — и до сих пор это делают, — так это за способ управления, который они себе выбрали. Больше полутысячи лет Венеция считалась полицейским государством, тиранической олигархией, где могли арестовать без обвинения, бросить в тюрьму без суда и осудить без вины. Государством, жители которого, за исключением избранных, не допускаются к управлению, несвободны в речах и в делах. Всем читателям этой книги давно должно быть ясно, что такие мысли сильно расходились с реальностью. Если Венеция и была олигархией, то ее основой был Большой совет, насчитывавший часто больше двух тысяч членов. В его кругу к демократическим принципам относились почти со священным трепетом, за исключением последних десятилетий. Ни в одной другой европейской стране о таком не могли ни думать, ни мечтать. Дожам далеко было до тиранов — любой европейский правитель пользовался большей властью, чем они, их власть существовала только с одобрения выборных советов и комитетов, чей состав постоянно менялся. Любые амбиции в таких условиях будут тщетны.
Именно эта система коллективной ответственности в большей степени, чем какие-нибудь злоупотребления, создали Венеции славу полицейского государства. Комитеты, особенно те, чей состав менялся за месяц или два, вызывали ощущение безличной машины, окутанной спертым воздухом секретности и таинственности. Все знали, что члены Совета десяти и трое государственных обвинителей используют шпионов и доносчиков, как и любая служба безопасности во все времена, с сотворения мира, но их осуждали не столько за средства (если речь не шла о насилии и угрозе его применения), сколько за цели. Обычно в Венеции аресты производились только после тщательного расследования, а приговоры редко бывали суровы, кроме случаев, связанных с заговором против государства. К тому же их было на удивление мало. Не один Наполеон Бонапарт представлял себе Венецию в виде мрачного подземелья, наполненного политическими заключенными, единственная вина которых — любовь к свободе. Он, должно быть, очень удивился, узнав после падения республики, что на всей венецианской территории не оказалось ни одного узника, который сидел бы в тюрьме за политические убеждения.
[333]
Итак, чем больше мы узнаем об истории Венеции, тем определеннее напрашивается вывод: по каким бы политическим стандартам ее ни судили, она успешно выдерживает сравнение с любым христианским государством, если, конечно, не считать период ее угасания. Там люди жили более счастливо, были менее запуганы. Венецианцам в самом деле повезло. Они бывали разорены, но не сломлены. Как и все люди, они порой жаловались на свое правительство, не однажды за всю свою историю они восставали против него, но эти редкие попытки мятежа всегда устраивались знатью и никогда — простым народом. Они прилежно трудились, среди них было необычно много ремесленников и художников. Лучше всех других народов они умели создать собственный стиль, они жили в городе, более прекрасном — хотя трудно себе это представить, — чем он выглядит сейчас. Они горячо любили свой город, и на протяжении тысячи лет оставались верны республике, которую сами построили, охраняли ее и берегли. И когда пришел конец, полный безнадежности и унижений, когда головной убор дожа и «Золотая книга» были брошены в пламя, когда вся Европа содрогнулась, услышав поступь Наполеона, — тогда и только тогда иссякла их верность. Но ненадолго. Сегодня, хотя светлейшая Венецианская республика мертва уже двести лет, память о ней наполняет гордостью каждый уголок города, где, нарисованный на холсте и дереве, вырезанный из мрамора и камня и отлитый в бронзе, вечный хранитель Венеции, крылатый лев святого Марка гордо и величественно указывает на слово Божье.
PAX TIBI MARCE EVANGELISTA MEUS
Дожи Венецианской республики
726-1797 гг
Орсо Ипато 716-737
---- 737-741
Теодато Ипато 741-755
Галла Гауло 755-756
Доменико Монегарио 756-764
Маурицио Гальбайо 764-775
Джованни Гальбайо 775-804
Обелерио Антенорео 804-811
Аньелло
Партечипацио 811-827
Джустиниан
Партечипацио 827-819
Джованни
Партечипацио I 829-836
Пьетро Традонико 836-864
Орсо Партечипацио I 864-881
Джованни
Партечипацио II 881-887
Пьетро Кандиано I 887
Пьетро Трибуно 888-912
Орсо Партечипацио II 912-932
Пьетро Кандиано II 932-939
Пьетро Партечипацио 939-942
Пьетро Кандиано III 942-959
Пьетро Кандиано IV 959–976
Пьетро Орсеоло I 976-978
Витале Кандиано 978–979
Трибуно Меммо 979-991
Пьетро Орсеоло II 991-1008
Оттон Орсеоло 1008-1026
Пьетро Барболано 1026–1032
Доменико
Флабанико 1032-1043
Доменико
Контарини 1043-1071
Доменико Сельво 1071–1084
Витале Фальеро 1084–1096
Витале Микеле I 1096–1102
Орделафо Фальеро 1102-1118
Доменико Микеле 1118–1130
Пьетро Полани 1130-1148
Доменико Морозини 1148–1156
Витале Микеле II 1156–1171
Себастьяно Дзиани 1171–1178
Орио Мастропьетро 1178–1192
Энрико Дандоло 1192–1205
Пьетро Дзиани 1205–1229
Джакомо Тьеполо 1229-1249
