Но империя и церковь, как бы грозно они ни выглядели, не были единственными врагами нового короля. Другие, столь же опасные противники находились значительно ближе. Существовали бароны, которые уже на протяжении сотен лет, еще до Отвилей принципиально противились установлению порядка и объединению полуострова, а кроме того, имелись города. Только в Калабрии, где не было особенно крупных городов, городское население в целом соглашалось принять владычество короля. В Кампании главные города еще не достигли того уровня политического развития, как городские центры севера, где оживление торговли, ослабление контроля со стороны империи и возникновение организованного производства уже привели к образованию независимых торговых городов-республик, столь характерных для поздне– средневековой Италии; но новые веяния муниципального самоуправления просочились и на юг, и разнообразие форм, которые они принимали, отражало общую тенденцию отделения. В Апулии в целом было то же самое. Бари превратилось в «синьорию», управляемую знатью при назначаемом князе; в Трое существовала схожая система при главенстве епископа; Мольфетта и Трани являлись коммунами. Ни один из городов не хотел, если оставалась возможность этого избежать, становиться наравне со всеми другими частью хорошо организованной, централизованной монархии. И вскоре они заявили об этом со всей ясностью. Во время своего ураганного продвижения через континентальные герцогства тремя годами ранее Рожер порой разрешал городам, через которые он проходил, в обмен на быстрое подчинение оставлять на стенах и в цитадели местные гарнизоны; подобные соглашения сослужили свою службу, но теперь Рожер не мог допустить дальнейшего сохранения такой ситуации. Отныне его власть, если ей суждено уцелеть, должна была быть абсолютной. В феврале 1131 г. он официально потребовал от горожан Амальфи передать командование городской обороной и ключи от замка в его руки.
Они отказались. Их возражения, что король нарушает условия, на которых они сдались в 1127 г., были справедливы, но, как полагал Рожер, неуместны. Ему действия горожан представлялись вызывающим проявлением непослушания, которое он не собирался терпеть. Георгий Антиохийский, молодой левантийский грек, тогда еще только начинавший свою карьеру самого блистательного из сицилийских адмиралов, отправился с флотом к городу с повелением блокировать его с моря и захватить все амальфийские суда, стоящие на рейде; одновременно другой грек, эмир Иоанн, подошел к Амальфи с армией со стороны гор. Против этих мер горожане, оказавшиеся под угрозой осады, ничего не могли поделать. Они держались некоторое время, но, когда они увидели, что Капри и все окрестные укрепления находятся в руках сицилийцев, им оставалось только сдаться.
В двадцати пяти милях от Амальфи, в Неаполе, герцог Сергий VII следил за развитием событий с беспокойством, которое быстро уступило место страху. В какой-то момент он предполагал послать помощь Амальфи, но, узнав о размерах сицилийского войска, быстро изменил свое мнение. Итак, как с удовольствием замечает аббат из Телезе, город, «который с римских времен едва ли когда-либо был покорен силой оружия, Рожер подчинил себе просто силой слухов»
[1]. В конце концов все территории, предоставленные ему Анаклетом в предыдущем сентябре, благополучно оказались в руках короля.
Отплывая обратно в Палермо тем летом с тремя неаполитанскими кораблями в качестве эскорта, Рожер внезапно попал в сильный шторм. После двух дней, в течение которых казалось, что он и его люди неминуемо погибнут, Рожер дал клятву: если они спасутся, в любом месте на побережье, где они пристанут, он воздвигнет собор в честь Христа Спасителя. На следующий день – это был праздник Преображения – ветер стих и суда благополучно бросили якорь в заливе Чефалу под огромным утесом, поныне вздымающимся над морским берегом к востоку от Палермо. Одно время под этим утесом располагался процветающий маленький городок, служивший резиденцией греческого епископа в византийскую эпоху; но при сарацинской оккупации он пришел в упадок, а в 1063 г. его разграбил и сильно разрушил великий граф. Теперь пришла пора его сыну возместить ущерб. Ступив на берег, он приказал построить в месте высадки часовню в честь святого Георгия, которого, как он уверял, он увидел в разгар шторма, а затем, не откладывая, стал подыскивать место для собора
[2].
Так, по крайней мере, гласит легенда. Ее достоверность оспаривается исследователями уже на протяжении столетия. Доводы скептиков основаны на том, что ни один из тогдашних хронистов – даже аббат из Телезе, который, помимо того что был льстивым биографом Рожера, питал особое пристрастие к историям такого типа – не упоминает ни о чем подобном. Романтики, со своей стороны, ссылаются на документ, обнаруженный в 1880-х гг. в арагонском архиве в Барселоне, который, как они утверждают, не оставляет возможностей для сомнений
[3].
Аргумент весомый, но не окончательный. Все, что мы можем сказать с уверенностью, – что 14 сентября 1131 г. в Чефалу снова появился собственный епископ – латинский, на этот раз – и к этому времени строительство собора уже началось.
Облик Сицилии быстро меняется. Увы, она, как и другие европейские области и страны, не избежала пристального внимания земельных спекулянтов и торговцев недвижимостью, и многие ее райские уголки теперь осквернены присутствием цементной фабрики или мотеля. Но остров располагает двумя архитектурными шедеврами, при взгляде на которые – издали или вблизи – перехватывает дыхание. Первый – это греческий храм в Седжесте, но то впечатление, которое он производит издали, вызывается по большей части красотой окружающей местности; человека потрясает, помимо всего прочего, расположение здания на возвышенности, сочетание этой возвышенности с окружающими холмами и величие, изолированность и безмолвие. Это не умаляет достоинств самого храма; он великолепен. Но таковы почти все греческие храмы, и они – факт, который надо признать, – очень похожи один на другой.
Второй шедевр – Чефалу; и Чефалу уникален. Когда видишь его впервые с прибрежной дороги на запад, самое его месторасположение выглядит не менее замечательным, чем у храма в Седжесте. От прибрежной полосы, окаймленной опунциями, взгляд поднимается к скоплению кровель в дальнем конце залива. За ними, но все же как часть города встает собор Рожера, возвышающийся над городскими зданиями подобно соборам Линкольна или Дарема. А над ним поднимается скала, благодаря которой местность получила имя. В древности греческие обитатели этих мест, кажется, видели в ней гигантскую голову, но на самом деле она скорее подобна большим широким плечам, квадратным и массивным, которые дают городу ощущение безопасности и надежности. Не столь близкая, чтобы казаться угрожающей, и не столь отдаленная, чтобы выглядеть случайной деталью, скала объединяется с городом, так что они становятся двумя дополняющими друг друга частями одной величественной композиции. А собор является связующим звеном между ними.
