И опять Маттео просчитался. Не следовало ставить условия. Его ответ взбесил короля. Если бы, заявил Вильгельм, бароны сперва подчинились, а затем пришли к нему как просители, он бы с сочувствием выслушал их жалобы; но теперь он скорее пожертвует своим королевством или сам встретит смерть, чем поддастся угрозам. Переговоры закончены; ему больше нечего сказать.
Мятежники переоценили свои силы. Боннеллюс понял, что его единственный шанс – ударить снова, и ударить быстро, прежде чем ожидаемое подкрепление прибудет из Мессины. Внезапно и без предупреждения он и его люди поскакали из Каккамо в местечко около Фавары, всего в паре миль от Палермо, и там разделились, чтобы перекрыть все дороги к столице. Это был смелый и удачный план. Палермцы, захваченные врасплох, без надежной защиты и достаточных запасов провизии, впали в панику; и, если бы Маттео использовал свое преимущество и пошел прямо на город, эта вторая попытка захвата власти могла бы оказаться успешной. Вместо этого он в критический момент заколебался. Пока он медлил, первые корабли из Мессины появились в гавани; войска поспешно высадились и заняли ключевые позиции; другие преданные королю подразделения прибыли из внутренних областей острова; и мятежники, теперь безнадежно уступавшие противнику в численности, снова отступили в Каккамо.
На сей раз они были готовы говорить разумно; но условия, которые предложил Вильгельм, оказались гораздо более благоприятными, чем они могли рассчитывать. Их не казнили, не отправили в тюрьму. Большинство зачинщиков, в том числе Симон, Танкред и Вильгельм из Принчипате – еще один дальний родич короля, – предпочли покинуть королевство, и им предоставили корабли, которые довезли их до Террачины. Некоторым было приказано совершить паломничество в Иерусалим. Ришар из Мандры – который в первое роковое утро прикрыл своего повелителя собственным телом – получил полное прощение. Маттео Боннеллюсу, организовавшему три заговора за шесть месяцев, также было даровано прощение; его снова пригласили ко двору, и Вильгельм опять принял его дружелюбно и выказывал различные знаки расположения.
Почему в этот раз король проявил столь удивительное милосердие? За пять лет до этого, после бунта менее серьезного, он вешал, топил в море и ослеплял зачинщиков, заполнив тюрьмы теми, кому посчастливилось избежать худшей участи, и оставив дымящиеся руины на месте Бари, как пример судьбы, которая ожидает любой город в его владениях, посмевший ему противостоять. Почему после трех ужасных дней, едва не стоивших ему жизни, он приговаривает виновников всего лишь к изгнанию, не сулящему особых тягот, и принимает с распростертыми объятиями предателя, который подошел ближе всех за всю историю королевства к тому, чтобы разрушить сицилийскую монархию?
Первый, краткий ответ – хотя обе попытки мятежников захватить власть провалились, они не сдались. Крепость Каккамо располагалась на командной высоте и была хорошо защищена, и, если бы Маттео решил ее оборонять, она могла бы продержаться год или больше. Какое воздействие это оказало бы на настроения в Палермо, трудно сказать, но ужас, вызванный недавней блокадой, свидетельствовал о том, что последствия могли оказаться серьезными, а Вильгельм ни в коем случае не желал новых беспорядков в столице. Спокойствие и порядок могли восстановиться лишь после того, как всякая вражда прекратится и бунтовщики покинут Каккамо. Но Маттео не сдался бы, не будучи уверен, что его простят. А в таком случае едва ли следовало карать его сотоварищей.
Вильгельму повезло, что молодой человек был самонадеян и глуповат. Иначе ему никогда не удалось бы убедить Боннеллюса, что его престиж по-прежнему таков, что делает его необходимым и защищает от любых посягательств. Но когда он проглотил, наконец, наживку и предстал, наглый как всегда, перед своим повелителем, Вильгельм, должно быть, сознавал, что Маттео Боннеллюсу пришел конец. Пав жертвой своего тщеславия, он уже не причинит новых бед. Ему предстояло еще несколько месяцев наслаждаться свободой, гордо расхаживая по Палермо и похваляясь своей властью над королем; но, когда к концу апреля новые бунты вспыхнули в центральной Сицилии и на континенте, Вильгельм решил разделаться с ним раз и навсегда.
Арестовать Маттео не представляло сложности. Его просто вызвали во дворец. Несмотря на то что он получил несколько предупреждений, он по-прежнему считал свою позицию неуязвимой и подчинился без колебаний. Во дворце его схватили воины Вильгельма и отправили в такое место, которое Фальканд описывает как отвратительнейшую темницу – на сей раз не в самом дворце (Вильгельм никогда не повторял ошибок), а в соседнюю крепость, известную под арабским названием Ат-Халька, «Кольцо».
Беспорядки, которые за этим последовали, кажется, были не более чем формальностью. Возвратившись в Палермо, Маттео старательно пестовал свою славу и репутацию, и, услышав о его аресте, его люди в городе поспешно попытались организовать выступления в его поддержку. Но сердца горожан к этому не лежали. Они устали от волнений и переворотов и охладевали к бунту едва ли не прежде, чем он начинался. И дворец, и Халька хорошо охранялись; довольно бестолковая попытка поджечь ворота была легко пресечена; и, как пишет Фальканд, «когда люди увидели, что они не могут ничего достичь… настроение их внезапно переменилось – они предпочли, что характерно для сицилийцев, поступить в соответствии с требованиями момента, вместо того чтобы твердо следовать своим убеждениям. И многие из тех, кто кричал, настаивая на освобождении Боннеллюса, теперь постарались разъяснить, что никогда не искали его дружбы».
Из сторонников короля погиб только один – Аденульф, королевский камергер, которого зарубил кто-то из рыцарей Боннеллюса. Мятежникам меньше повезло; на сей раз Вильгельм не собирался проявлять милосердие. Почти все, кто попал в его руки, были преданы смерти или искалечены. Сам Маттео, ослепленный и с подрезанными сухожилиями, спустя недолгое время умер в своей камере.
Глава 13
КОНЕЦ ЦАРСТВОВАНИЯ
Ушел гражданин (сказал он), который, хотя и не ровня Тем, кто взращивал государство во время оно… Все же в эти времена, не знающие закона, Сыграл благородную роль.
Из речи Катона на похоронах Помпея, приводимой в «Фарсалии» Кукана, кн. IX; процитировано, по свидетельству Гуго Фальканда, епископом Сиракуз по поводу смерти Вильгельма I
Мятежи на Сицилии и в Апулии были серьезными, но краткими. В первом случае опасность состояла не столько в какой-либо прямой угрозе безопасности короля, сколько в том, что события зловещим образом переросли в религиозное противостояние. Два барона, ответственные в первую очередь за этот мятеж, Танкред из Лечче и Рожер Склаво, покинули Каккамо как раз вовремя и отправились на юг острова, захватили Пьяццу
[90] и Бутеру и сознательно настроили лангобардские
[91] коммуны этих городов против крестьян-сарацин. Волна насилия распространилась до Катании и Сиракуз. Во многих местностях сарацинам удавалось уцелеть, только если они переодевались в христианское платье и бежали; и даже когда порядок был восстановлен, немногие вернулись в свои прежние дома.
