Королю удаюсь уговорить его остаться администратором Ливонии, но дать значительных средств на ее защиту он не был в состоянии, потому что денег неоткуда было взять. Пришлось ограничиться пока постановкою небольших отрядов в крепостях: в Динамюнде —160 человек, Мариенгаузе —100, в Режице (Розитене) и Люцене по 50 и в Лемзеле – 25. Финансовое положение было до такой степени затруднительно, что нельзя было исполнить королевского приказания относительно высылки отряда в 1500 человек на границы Литвы
[121], ибо денег хватило только на 600 человек
[122].
Между тем внимание Батория и силы его отвлекла война с Данцигом: король счел необходимым отправиться лично в Пруссию и созвать сюда, поближе к театру военных действий, сейм в Торн
[123], чтобы добиться от своих подданных разрешения установить новые налоги на ведение войны с Данцигом и на иные военные потребности, под которыми, конечно, подразумевались прежде всего защита государственных границ на востоке и приготовления к борьбе с московским государством.
На сейме произошел сильный разлад между королем и посольской избой. В королевских предложениях шляхетские послы усмотрели нарушение того порядка совещаний, которого сеймы должны были придерживаться согласно существующим законам, а в королевских желаниях услышали тон приказания подчиняться королевской воле, что они считали оскорблением для своей вольности. «Мы не хотим, – говорили они, – чтобы на нас низринулось ярмо, под которым нам придется говорить не о том, в чем нуждается Речь Посполитая, но о том, что нам прикажут…» Они заявили, что разрешили королю взимать налоги не «из обязанности, но из желания усилить государственную оборону» и под тем условием, что «шляхта впредь этим налогам не будет подвергаться» и что «король будет исполнять свои обязательства относительно защиты государства».
На сейме обнаружился также, по обыкновению, и сильный социальный антагонизм, вызываемый экономическими интересами. Магнаты, владетели королевских имений, говорила шляхта устами своих сеймовых представителей, задерживают доходы, даваемые королевскими имениями, и таким образом лишают государственную казну средств и приводят ее в самое отчаянное положение. А потому все обязаны отдать казне задержанное от смерти его велич. короля Сигизмунда-Августа до отъезда короля Генриха из Польши
[124].
Спор обострился еще и по следующему поводу. Баторий домогался, чтоб ему было разрешено делить на части земское ополчение, но встретил столь сильное противодействие со стороны сейма, что должен был оставить этот свой проект военной реформы. Посполитное рушенье представляло собою толпу плохо дисциплинированных, а часто и плохо вооруженных шляхтичей на конях и имело такую же цену в военном деле, как и конница служилых людей в московском государстве. Разделением его король хотел, очевидно, сделать его подвижнее и уменьшить вред, причиняемый этою громадною массою тем областям, по которым она двигалась, производя опустошения на своем пути. Шляхта отнеслась к королевскому проекту недоверчиво: она опасалась, что король, имея право делить земское ополчение, захочет ослабить ее вооруженные силы, чтоб укрепить свою собственную власть, а пожалуй, и захватить полное господство над ней
[125]. Непригодность шляхетской конницы для военного дела понимал не только король, но и другие военные люди того времени. Литовские послы, явившиеся на торнский сейм, потребовали, чтобы Поляки, согласно условиям Люблинской унии, оказали помощь Литве в теперешнем ее критическом положении, когда ей угрожает сильная опасность со стороны московского царя. Поляки согласились двинуть на помощь литовцам свое посполитое ополчение; на это литовцы заявили, что оно не только будет вредно, но прямо пагубно для их родины, а потому предложенную поляками помощь отвергли
[126].
Сейм разошелся без всякого результата
[127], и решение вопроса об усилении государственной обороны отложено было до будущего сейма
[128].
Затруднительные обстоятельства, в которых находился Баторий, заставляли его прибегать к дипломатии, чтобы хоть на короткое время отсрочить борьбу с грозным врагом на востоке. Когда Юрий Грудзинский и Лев Буковецкий возвратились из Москвы и привезли с собою опасную грамоту для великих послов, которых король собирался отправить к Иоанну, тогда снаряжено было немедленно посольство, во главе которого стали мазовецкий воевода Станислав Крыский, минский воевода Николай Сапега и дворный подскарбий литовский Федор Скумин
[129]. Вместе с тем Баторий строго-настрого приказал соблюдать полное спокойствие на границах с московским государством, чтобы не давать даже малейшего повода к столкновению
[130].
Но дипломатия могла оказаться безуспешной. И в самом деле, на такой исход переговоров с московским царем указывали в начале 1577 года некоторые обстоятельства, и притом весьма серьезные. Жители мятежного города Данцига завязали сношения с Москвой и Татарами, чтоб получить оттуда помощь или по крайней мере поставить Батория в затруднительное положение, чего они и добились до известной степени. Царь отправил крымскому хану подарки, и Татары произвели свой обычный опустошительный набег на Волынь и Подолию. Баторий мог подозревать, что Иоанн начнет скоро войну, следовательно, весьма близок момент величайшей опасности для государства. Чтоб отразить ее, необходимо было изыскивать средства, и изыскивать поспешно. Баторий проявил при этом свою обыкновенную энергию. Он созвал на 23-е марта сенаторов в город Влоцлавок и предложил им обсудить миры, необходимые для государственной обороны
[131]. Сенаторы посоветовали обратиться к шляхетским сеймикам непосредственно за новыми налогами и не созывать сейма, так как совещания его бывают безрезультатны. Мера, присоветанная королю сенаторами, была противна конституции, тем не менее Баторий решил испробовать ее
[132]. Чтоб сильнее повлиять на умы шляхты и таким образом склонить ее к необходимым пожертвованиям на защиту государства, король изобразил печальное состояние страны самыми яркими красками. Жители Данцига не только упорствуют в своем мятеже, но производят неслыханные грабежи и насилия. Они опустошили много шляхетских имений, разрушили монастырь Оливу, намереваются уничтожить и самое имя Польши в Пруссии. Мало того, они обращаются за помощью к врагам Речи Посполитой и строят всюду против нее козни. В то же время Татары своими вторжениями в пределы государства причинили ему немало вреда. Опасность угрожает и со стороны московского царя. Речь Посполитая погибнет, если не будет оказана ей помощь
[133]. Так король говорил к шляхте. Одновременно он пробовал добыть средства и из других источников. Маркграф анспахский хлопотал о предоставлении ему опеки над душевно больным герцогом прусским Фридрихом-Альбрехтом. Король согласился исполнить желание маркграфа, но под условием уплаты 200 000 золотых. По просьбе короля, частные лица дали казне денег в ссуду. Вместе с тем Баторий решил привлечь к пожертвованиям и духовное сословие, которое освобождено было от государственных налогов и только по своей доброй воле давало иногда субсидию государству. По этому поводу собрался синод в Петрокове и желание короля было удовлетворено: синод определил дать королю субсидию, которая могла достичь суммы 70 000 золотых. Обращение к шляхте увенчалось тоже успехом. Главные провинциальные сеймики в Коле, Корчине и Варшаве установили налоги согласно положениям, определенным на люблинском сейме 1569 года
[134]. Прусский сеймик в Грудзиондзе увеличил побор в 200 000 золотых еще на 100 000. Сенат разрешил Баторию заложить даже коронные драгоценности
[135].
