Но как и в прошлом году, сбор налогов совершался медленно и приготовления к войне тянулись гораздо дольше, чем желал того король.
Между тем велись переговоры о мире. Московский гонец Леонтий Стремоухов, о котором мы говорили выше, явился к литовским вельможам, к которым он был послан, в ноябре месяце
[424] и передал им царскую грамоту. Они дали ему такой ответ. Король, как христианский государь, выше всего ценит мир и согласие между соседями, и если начал войну, то только в силу крайней необходимости, принужденный к тому самим великим князем московским, который завладел уже Ливонией и стремится завладеть Курляндией. Задержав у себя гонца Лопатинского, великий князь довел дело до такой степени, что им, королевским советникам, не следовало бы ни о чем просить короля; однако они, сожалея о разлитии христианской крови, обратились к королю с просьбой о том, чтобы переговоры о заключении мира были начаты. Но королю нет никакого основания посылать к московскому государю послов, так как он не считает себя вправе подвергать кого-либо из своих подданных оскорблениям, каким они раньше подвергались в московском государстве. Король согласен, однако, принять у себя московских послов, для которых они, королевские советники, испросили у короля проезжую грамоту, и если послы немедленно прибудут в Польшу, король обещает сохранять спокойствие на границах до тех пор, пока будут происходить переговоры
[425].
Свое желание заключить мир Иоанн выразил и через королевского гонца Богдана Проселка, который уехал из Новгорода 23-го ноября
[426]. Мало того, царь решил отпустить гонца Лопатинского, для чего приказал привезти его в Москву, куда сам возвратился 29-го декабря. Спустя несколько дней Лопатинский был отпущен, и Иоанн, не дожидаясь возвращения первого своего гонца, отправил к Баторию вместе с Лопатинским второго – дворянина Елизария Ивановича Благово. При отпуске Лопатинскому было сделано от имени царя следующее внушение. Он привез с собою грамоту, в которой «Стефан король как бы с розметом и многие укоризненные слова писал», чем совершил деяние, за которое таких людей везде казнят. Но он, государь христианский, его убогой крови не хочет и «для покою христианского по христианскому обычаю» отпускает его к его королю
[427].
Вместе с тем Лопатинскому дано было поручение убеждать литовских вельмож, чтоб они склоняли короля к миру. «И ты говори, – наказывали ему Андрей и Василий Щелкаловы, – паном своим Николаю Юрьевичу, воеводе виленскому, да Остафью Воловичу, Троцкому пану, да Степану Збаражскому, воеводе Троцкому (и иным их милости панов поменяли и Яну Иеронимовичу
[428] нечего говорить, он большую смуту межи господарей делает и с своим паны бранит, што бы они Стефана Короля, господаря своего, тым же обычаем умолили, што бы он серцо свое утулил, а по обычаю христианскому с господарем нашим в миру жил, а тую брань обчо против неверное руки поганское обернул»
[429].
Через гонца Благово Иоанн по-прежнему заявлял Баторию о своем желании мириться, причем опять увещевал короля прислать великих послов для этой цели к нему в Москву
[430].
Этим царь не ограничился. Когда возвратился Лев Стремоухов (3-го февраля)
[431] и донес, что Баторий не желает отправлять послов, а прислал через него, Стремоухова, опасную грамоту для московского посольства, Иоанн приказал своим боярам написать новую грамоту к литовским вельможам. В этой грамоте московские бояре припоминали им «милосердие и прихильность» своего государя к ним и ко всей их земле, польской короне и великому княжеству литовскому. Когда после смерти Сигизмунда-Августа Речь Посполитая прислала своего гонца, Федора Зенковича, просить о продолжении перемирия, их государь, как государь христианский, щадя кровь христианскую, скорбя о смерти короля Жигимонта-Августа, и видя, что «христианская рука ущипок приимует, господари христианские изводятся без потомка и бесерменские господари размножаются», внял этой просьбе и приказал соблюдать по всем границам мир, хотя рать у него вся уже была наготове. Такое же расположение к Речи Посполитой государь их оказал после того, как «Бог поручил» ему и он Полоцк взял. По просьбе литовских панов, он далее Полоцка и сам не пошел и рати своей ходить не велел, хотя рати у него были тогда великие.
Теперь необходимо панам радам литовским и им, боярам московским, приводить государей своих к тому, чтобы между ними утвердилось мирное постановление. Но сделать это можно не так, как думают литовские паны. Та «грамота (писали московские бояре), что есте прислали к нам, именуючи опасною грамотою, не по прежнему обычаю прислана, чого николи не бывало, а издавна вам, паном радам и братьи нашей самым в ведоме, что господаря нашего послы и посланники наперед литовских послов не хаживали, а ходили за все литовские послы к господарям нашим, и вы бы, братья наша, новых причин чого николи не бывало, не всчинали». А потому «мы вас, братью свою, панов рад напоминаем для своего и вашего обычая, чтоб нам и вам, братьи нашей, всем с обе стороны, на такие дела смотрели, которые идут к покою христианскому и господаря своего Стефана короля наводили, чтоб господарь ваш с нашим господарем похотел добраго пожитья и послов бы своих ко господарю нашему неомешкаючи слал, по господаря нашего опасной грамоты, которые бы могли доброе дело постановить».
Эта грамота московских бояр была отправлена в Литву с гонцом Грязновым Шубиным
[432] в конце февраля
[433].
Таким условиям ведения переговоров Стефан Баторий, как победитель, подчиняться не желал. Он принимал московского гонца Елизара Благова в Гродне, куда прибыл по окончании варшавского сейма
[434]. С Благовым он послал к Иоанну грамоту, в которой заявлял, что так как Иоанн прежних его послов «с незвыклым и к доброй приязни непригожим постановлением отправил», и Иоанновы послы, которые являлись к нему, «ничего к доброму делу не становили», то вследствие этого посылать ему послов к Иоанну непригоже. Если же Иоанн хочет мира, то пусть он своих послов немедленно к нему присылает. Что касается предложения относительно обмена и выкупа пленных, то пусть в Москве рассудят, годится ли это делать во время войны
[435].
