Схожими чувствами проникнуто и письмо поэта матери от того же (почтового) дня: «Нечего говорить вам, как я был взволнован, очутившись здесь после двадцатилетнего отсутствия. Но из всего моего овстугского прошлого я нашел лишь два обломка, которые еще кое-как держатся: старый дом и Матвея Ивановича (дворецкого. — В.Н.). Но человек более крепок и лучше сохранился, чем строение. Что до нового дома, то он, право, весьма хорош, и вид со стороны сада очень красив. Я буду чрезвычайно счастлив, уверяю вас, видеть здесь всех моих будущим летом. Это будет также весьма удачливо и для Овстуга, который нуждается для своего оживления в присутствии существ более живых и более веселых, нежели мы с братом»
[108]. Намерение привезти всю свою семью в Овстуг будущим летом было продиктовано тем, что Ф. И. Тютчев пообещал матери постоянно навещать ее в семейной усадьбе.
Тютчев пробыл в Овстуге две недели (с 28 августа по 12 сентября). Все проблемы разрешились полюбовно, он был доволен и даже глядел в будущее со сдержанным оптимизмом. В уже цитированном письме он сообщает жене: «Что касается дел — они, насколько я могу судить, находятся в удовлетворительном состоянии. Приказчик, которому поручено управление… действительно хорошее, честное и преданное существо, заслуживающее, мне кажется, полного доверия. Раздел совершится зимою; а до того времени наличные деньги будут разделены пополам. Что до окончательного расчета, то каждому достанется по крайней мере тысяч пятнадцать — двадцать доходу, и есть надежда, что в дальнейшем он еще возрастет. Во всяком случае, будущее предвидится лучше настоящего и дети могут рассчитывать на большее, чем мы сами…»
[109]
Скоро стало очевидным, что Тютчев не в состоянии сдержать данного матери слова. Деревенская жизнь угнетала его.
Однообразное существование — от завтрака к обеду и далее к ужину — выводило из себя. Ему были необходимы смена впечатлений, остроумная беседа, обсуждение текущих политических новостей. В Овстуг его могло загнать только отсутствие денег, что и произошло в июле 1849 года. Надо сказать, что жена поэта была рада этой перспективе. Экономная немка, она вовсе не видела в пребывании в усадьбе мужа никакой жертвы. Наоборот, здесь ей все нравилось; она не скрывала, что вообще со смиренной душой переселилась бы в деревню, если бы не беспокойная натура супруга. Она понимала его, но все же в письме брату сетовала, что у мужа отсутствует «шишка собственности» и он совершенно безразличен к судьбе своего родового имения. Она далее пишет: «Мы чувствуем себя обитателями некоей безвестной планеты, о существовании которой вы, жители Земли, ничего не знаете». Но «в продолжение пяти недель мой несчастный супруг прозябает на этой унылой и безмолвной планете»
[110]. Похоже, что пять недель и был предельный срок, который Тютчев мог выдержать вдали от столичной суеты.
Дочери поэта прекрасно понимали мать. А. Ф. Тютчева (впоследствии фрейлина, автор известного дневника «При дворе двух императоров») пишет своей подруге О. Н. Смирновой (дочери А. О. Смирновой-Россет и издательнице ее записок) 21 июля 1852 года: «Наш дом красив и удобен, он весь утопает в зелени. У каждого из нас собственная комната, весьма уютная… Наш дом представляет собой нечто вроде начальной школы, основанной на взаимном обучении. Мама учит трех моих сестер английскому языку, моя сестра обучает меня русскому. Я же даю Мари и Ивану уроки по всем предметам, ибо у нас нет гувернантки, и меня эта обязанность очень занимает. Никогда не думала, что законодательство древнего Египта и Ассирии или спряжение глаголов могут быть так увлекательны. Я очень люблю детей и очень люблю чему-нибудь их обучать. Если бы возле меня постоянно было полдюжины ребятишек, мне больше ничего не было бы нужно, чтобы быть счастливой. Однако папй отнюдь не разделяет мою точку зрения, и во всей нашей компании лишь он один чувствует себя недовольным. Он так безнадежно скучает здесь, что готов завтра же подняться с места и направить свой полет к местам, где обитают люди»
[111].
Тем не менее Овстуг постепенно становится неотъемлемой частью семейного быта Тютчевых. Жена всем сердцем привязалась к этой далекой от Петербурга усадьбе и искренне была готова навсегда осесть в брянской глуши. С практической точки зрения это представлялось ей даже необходимым. Она пишет П. А. Вяземскому 19 мая 1852 года: «Состояние наших дел вынуждает нас уединиться в деревне приблизительно на год; во всяком случае это касается меня и детей… Но мой муж никогда на это не согласится. Он полагает, что меня угнетает необходимость остаться на зиму в деревне, и эта мысль преследует его как кошмар. Я же отнюдь не буду чувствовать себя несчастной, живя в деревне»
[112]. Несколько позднее она уже более откровенна со своим корреспондентом: «Я люблю русскую деревню; эти обширные равнины, вздувающиеся точно широкие морские волны, это беспредельное пространство, которое невозможно охватить взглядом, — все это исполнено величия и бесконечной печали. Мой муж погружается здесь в тоску, я же в этой глуши чувствую себя спокойно и безмятежно… Я охотно провела бы зиму в деревне, однако мой муж категорически заявил, что никогда на это не согласится, и я все еще не знаю, на что же мы решимся»
[113]. Умная женщина, она сумела настоять на своем, не оскорбив чувств мужа. Зиму 1852–1853 годов Э. Ф. Тютчева с дочерьми провела в Овстуге. Поэт приехал к ним на Рождество. Тогда было написано изумительное стихотворение:
Чародейкою Зимою
Околдован, лес стоит —
И под снежной бахромою,
Неподвижною, немою,
Чудной жизнью он блестит.
И стоит он, околдован, —
Не мертвец и не живой —
Сном волшебным очарован,
Весь опутан, весь окован
Легкой цепью пуховой…
Солнце зимнее ли мещет
На него свой луч косой —
В нем ничто не затрепещет,
Он весь вспыхнет и заблещет
Ослепительной красой.
В 1860-е годы положение существенно не менялось. Тютчев несколько раз приезжал в Овстуг к семье, но всегда оставался не более двух недель. В 1862 году гостем усадьбы (в отсутствие самого Тютчева) был его подчиненный по ведомству иностранной цензуры и знаменитый поэт Я. П. Полонский. Он только что похоронил жену и, едва излечив сердечную рану, искал новую подругу жизни. Предметом его очередного увлечения стала М. Ф. Тютчева. Правда, намечающийся роман благополучного конца не имел. Полонский не расставался в Овстуге с карандашом и бумагой и за десять дней сделал целый цикл зарисовок усадьбы.
Пореформенная русская деревня все более скатывалась в нищету, и Овстуг был наглядным примером этого. Характерен обмен письмами поэта с дочерью Марией. Она пишет из Овстуга: «Деморализация увеличивается с каждым годом. Здесь нет больше ни одного священника, который не проводил бы три четверти своего времени в пьянстве, наш (увы!) в том числе… Никогда еще народ и духовенство не представали передо мной в таком безобразном свете; спрашиваешь себя, как и чем это кончится? Суждено ли им, подобно Навуходоносору, стать животными в полном смысле слова, или же произойдет благоприятный кризис, ибо предоставленные самим себе пастыри и овцы с каждым годом становятся все более отталкивающими. Впрочем, может быть, это — особенность, присущая Брянскому уезду, и к тому же «в Россию можно только верить»
[114]. Поэт отвечает дочери во второй половине августа 1867 года: «Увы! ничто не позволяет думать, чтобы факты, отмеченные тобою в Брянском уезде, являлись исключением. Разложение повсюду. Мы двигаемся к пропасти…»
[115]
