14 января 1816 года в церкви села Спасское-Лутовиново состоялось венчание гвардии кавалергардского полка поручика Сергея Николаевича Тургенева с девицей Варварой Петровной Лутовиновой. Невеста была богатой, но красотой не блистала. Злые языки даже говорили, что она просто-напросто купила себе мужа. Впрочем, платить было за что. Красавец кавалергард появился в своих родных краях в ореоле героя Бородина с солдатским Георгием на груди. Он был командирован в качестве ремонтера, другими словами, для закупки полковых лошадей. Отпущенных для этой цели казенных сумм обычно не хватало, и ремонтеру приходилось вкладывать собственные средства, подчас значительные. Не удивительно, что молодой офицер остро нуждался в деньгах.
Детство будущего писателя прошло в Спасском-Лутовинове. Уже стариком в кругу парижских друзей-литераторов Тургенев любил рассказывать о впечатлениях «первоначальных лет». В дневнике братьев Гонкур читаем: «На всю жизнь ему запомнились тенистые уголки лутовиновского парка, где, лежа на траве, он слушал шорохи земли и проводил бесконечные часы в мечтательном наблюдении. Его не занимали игрушки, но постоянно тянуло к природе, особенно ко всякого рода пернатой живности. Лет семи Иван уже ловил птичек — западней, пленками, сетками. Они в изобилии водились в саду и прилегающих к нему лесистых оврагах. В доме по желанию барыни всюду развешаны клетки с щеглами, чижами, синицами. А в одной из комнат специально устроено подобие вольеры, куда напущены всех родов зерноядные…»
[117] Первое ружье у мальчика появилось в десять лет; это был подарок отца. Но уже ранее из «егерьского» ружья он стрелял по сидящим на ветках деревьев дроздам и диким голубям. Получив собственное оружие, он мало-помалу начал учиться сбивать птицу на лету.
В семнадцать лет Тургенев ощущал себя бывалым охотником. К этому времени относится начало его дружбы с крестьянином Афанасием Тимофеевичем Алифановым, выведенным в «Записках охотника» под именем Ермолая. Он был крепостным одного из соседских помещиков. Впоследствии Тургенев его выкупил и дал вольную. Афанасий был охотником по призванию, для которого не было тайн ни в поле, ни в лесу. Тургенев безоговорочно доверялся ему, справедливо полагая, что лучшего наставника найти невозможно.
Выразительный портрет своего спутника по охотничьим прогулкам Тургенев рисует в рассказе «Ермолай и мельничиха»: «Вообразите себе человека лет сорока пяти, высокого, худого, с длинным и тонким носом, узким лбом, серыми глазками, взъерошенными волосами и широкими насмешливыми губами. Этот человек ходил и зиму и лето в желтоватом нанковом кафтане немецкого покроя, но подпоясывался кушаком; носил синие шаровары и шапку со смушками, подаренную ему в веселый час разорившимся помещиком. К кушаку привязывались два мешка, один спереди, искусно перекрученный на две половины, для пороху и для дроби, другой сзади — для дичи… Ружье у него было одноствольное, с кремнем, одаренное притом скверной привычкой жестоко «отдавать», отчего у Ермолая правая щека всегда была пухлее левой. Как он попадал из этого ружья — и хитрому человеку не придумать, но попадал… Ермолай был человек престранного рода: беззаботен, как птица, довольно говорлив, рассеян и неловок с виду; сильно любил выпить, не уживался на месте, на ходу шмыгал ногами и переваливался с боку на бок — и, шмыгая и переваливаясь, улепетывал верст шестьдесят в сутки. Он подвергался самым разнообразным приключениям: ночевал в болотах, на деревьях, на крышах, под мостами, сиживал не раз взаперти на чердаках, в погребах и сараях, лишался ружья, собаки, самых необходимых одеяний, бывал бит сильно и долго — и все-таки, через несколько времени, возвращался домой, одетый, с ружьем и собакой». Потомки этого «охотника с головы до пят» живут в Спасском-Лутовинове и сегодня.
В 1840-е годы Тургенев почти каждое лето проводил в родительской усадьбе. В молодости родные края были для него тем же, чем стала Европа на втором отрезке жизненного пути; здесь он черпал духовные и нравственные силы для творчества. Между тем атмосфера Спасского-Лутовинова отнюдь не благоприятствовала этому. После смерти мужа мать писателя становилась все более деспотичной и непредсказуемой. Несчастья, как правило, следуют одно за другим. В ночь с 1 на 2 мая 1839 года пожар уничтожил семейное гнездо. В. П. Тургенева писала сыну: «Спасского нашего нету»
[118]. Главный дом вскоре был восстановлен, но уже без прежнего великолепия. Ни о каких празднествах, тем более о домашних спектаклях, речи более не шло. Крепостных актеров увез подвернувшийся антрепренер, и, по свидетельству Д. Н. Мамина-Сибиряка, они стали костяком труппы театра в Екатеринбурге.
Мать писателя отнюдь не была закоренелой крепостницей. Она гордилась благосостоянием своих крестьян и даже платила жалованье прислуге. Но одновременно она давала понять, что является полновластной хозяйкой судьбы «своих людей». Все они жили под дамокловым мечом ее внезапного и не знающего границ гнева. П. В. Анненков писал, что «никто не мог равняться с нею в искусстве оскорблять, унижать, сделать несчастным человека, сохраняя приличие, спокойствие и свое достоинство»
[119]. Приезд писателя в Спасское-Лутовиново был отрадой для всех обитателей усадьбы. Единственно он мог водворять здесь тишину и спокойствие, причем не говоря ни слова, только в силу своего нравственного влияния.
В. П. Тургенева умерла 16 ноября 1850 года в Москве. После раздела наследства Спасское-Лутовиново отошло писателю. Он писал Полине Виардо 8 января 1852 года: «У меня больше земель, но и долгов гораздо больше»
[120]. В роли помещика Тургенев чувствовал себя неуютно; он не умел «быть хозяином». В Спасском-Лутовинове сменялись один за другим управляющие, и это продолжалось до самой смерти писателя.
Вскоре Тургеневу пришлось прожить в своей усадьбе почти безвыездно полтора года. Он был выслан в свое имение. Обстоятельства, приведшие к такому исходу, настолько удивительны, что на них следует остановиться поподробнее. 21 февраля 1852 года в Москве умер Гоголь. Его хоронила вся «первопрестольная столица»; даже генерал-губернатор А. А. Закревский, никогда не прочитавший ни одной гоголевской строки, присутствовал на похоронах в мундире и орденах. В Петербурге это было сочтено фрондой; негласно о смерти Гоголя было запрещено упоминать в печати. Понятно, что Тургенев ни о чем не подозревал. По горячим следам он написал короткую статью-некролог и передал ее в «Санкт-Петербургские ведомости». Она не была напечатана без всякого указания причин. Тургеневу ничего не оставалось, как послать ее в Москву, где статья и появилась 13 марта в «Московских ведомостях». Прошел еще месяц, и 16 апреля по высочайшему повелению за «ослушание и нарушение цензурных правил» Тургенев был посажен под арест на съезжей, после чего ему 18 мая было предписано отправиться в Спасское-Лутовиново.
