Чехов приехал в Мелихово лишь после того, как все формальности были улажены, и остался доволен. Дом быстро отремонтировали и приспособили для нужд семьи; самая просторная комната стала кабинетом писателя. Едва сошел снег, распределились обязанности по хозяйству; огород передали в ведение Марии Павловны, сад — самого Антона Павловича.
Внешне дом в Мелихове удивляет своей причудливостью, обилием резьбы (именно это имел в виду писатель, говоря, что вид у дома глупый). Дело в том, что до Чехова он принадлежал художнику театра Лентовского Н. П. Сорохтину и тот оформил его в стиле собственных декораций. Сорохтин обожал сказочность; поэтому его дом должен был выглядеть как театральный терем. Он даже поставил по обе стороны лестницы, ведущей на веранду, золоченых деревянных грифонов (но новые владельцы их уже не застали). Короче говоря, это — типичная усадьба эпохи, когда в архитектуре господствовала эклектика.
Чехов быстро приобрел известность в округе как безотказный врач, готовый без малейших колебаний ехать за десяток верст в тряской телеге к заболевшему крестьянину. Брат писателя М. П. Чехов вспоминает: «С самого раннего утра перед его домом уже стояли бабы и дети и ждали от него врачебной помощи. Он выходил, выстукивал и никого не отпускал без лекарства; его постоянной помощницей, «ассистентом» была сестра Мария Павловна. Расход на лекарства был порядочный, так что пришлось держать на свои средства целую аптеку. Я развешивал порошки, делал эмульсии и варил мази, и не раз, принимая меня за «фершала», больные совали мне в руки пятачки, а один дьячок дал даже двугривенный, и все искренне удивлялись, что я не брал. Будили Антона Павловича и по ночам. Я помню, как однажды проезжавшие среди ночи мимо Мелихова путники привезли к нам человека, с проколотым вилами животом, которого они подобрали по дороге. Мужик был внесен в кабинет, в котором на этот раз я спал, положен среди пола на ковре, и Антон Павлович долго возился с ним, исследуя его раны и накладывая повязки»
[165].
1892 год выдался тяжелым. Зимой на громадных пространствах Средней России бушевал голод; с началом же лета в южных губерниях вспыхнула эпидемия холеры. Она быстро распространилась вдоль Волги и затем Оки по питательной почве, подготовленной для нее костлявым предшественником. В Серпуховском уезде, как и всюду в Подмосковье, земство активно принимало меры, чтобы предотвратить вторжение неумолимой гостьи. Чехов, ставший членом санитарного совета, взял под наблюдение обширный участок, включающий 25 деревень с населением около 20 тысяч человек. Он неутомимо разъезжал в поисках средств. Нищее земство смогло снабдить его лишь одной парусиновой палаткой на случай устройства временной больницы (не нашлось даже подходящего барака). Чехов обратился к местным фабрикантам, сельским толстосумам, архимандриту монастыря Давидовой пустыни, графине Орловой-Чесменской, владелице усадьбы Семоновское-Отрада. Своего он добился: карантинные мероприятия не потребовали у земства ни копейки; все оплатили жертвователи. Недаром Чехов писал Суворину: «Пока я служу в земстве — не считайте меня литератором»
[166].
Принятые меры дали свои результаты; холера отступила. Постепенно все вошло в нормальную колею. В Мелихове жили открыто, весело, шумно. Атмосферу той поры воссоздает М. П. Чехов: «Положение Мелихова на большой дороге из Лопасни в Каширу повлекло за собой то, что к Антону Павловичу стали заезжать многие местные земцы и землевладельцы, были ли они знакомы с ним или нет. Летом же 1893 года в Мелихове было особенно многолюдно. Дом был битком набит приезжими. Спали на диванах и по нескольку человек во всех комнатах: ночевали даже в сенях. Писатели, девицы — почитатели таланта, земские деятели, местные врачи, какие-то дальние родственники с сынишками — все эти люди, как в калейдоскопе, проходили сквозь Мелихово чередой. Антон Павлович при этом был центром, вокруг которого сосредоточивалось внимание всех: его искали, интервьюировали, каждое слово его ловилось на лету. Но приезжали и люди, плохо понимавшие, что такое деликатность: вваливались охотники, желавшие поохотиться в чеховских лесах; одна девица с головою, как определил Антон Павлович, «похожей на ручку от контрабаса», с которой ни он сам, ни его семья не имели ровно ничего общего, приезжала в Мелихово, беззастенчиво занимала целую комнату и жила целыми неделями»
[167]. Понятно, что в подобной обстановке Чехов мог работать только урывками.
По первой же весне проложил дорогу в Мелихово В. А. Гиляровский. В письме Суворину 8 апреля 1892 года Чехов расписывает богатырские забавы своего приятеля: «Что он выделывал, Боже мой! Заездил всех моих кляч, лазил на деревья, пугал собак и, показывая силу, ломал бревна. Говорил он не переставая»
[168].
Постоянными гостями были писатель И. Н. Потапенко и подруга Марии Павловны — Лика Мизинова. Им обеим выпал жребий сыграть большую роль в жизни Чехова. Потапенко — красивый, жизнерадостный, остроумный малоросс — скоро стал своим человеком в Мелихове. Всеобщей любимицей была и Лика. Все, знавшие ее, сходятся в одном — она была исключительная красавица. Чернобровая, сероглазая, с пепельными пышными волосами — Лика была из тех женщин, которых первыми замечаешь в толпе.
Для многочисленных гостей Чехов задумал построить небольшой флигель. Работа была завершена за два весенних месяца 1894 года. 21 апреля Чехов пишет Суворину о начале ее, а уже 26 июня делится своими восторгами: «Флигель у меня вышел мал, но изумителен. Плотники взяли за работу 125 рублей, а устроили игрушку, за которую на выставке мне дали бы 500 рублей»
[169]. Писателя нетрудно понять. Действительно, это строеньице соединяет в себе простоту общих форм и изящество деталей. Флигель всего из двух комнат, с двускатной крышей, весь в резьбе, с готическим балконом. Он прекрасно гармонирует со старым домом. На балконе был установлен флагшток, и, когда там появлялся красный флажок, вся округа знала, что доктор дома и принимает. Скоро Чехов вообще перебрался жить во флигель; здесь в 1896 году была написана «Чайка». В этой пьесе очень много «мелиховских замет».
Среди близких знакомых Чехова из мира искусств самой крупной личностью, бесспорно, был И. И. Левитан. Их отношения были неровными, что неудивительно при импульсивной, неуравновешенной натуре Левитана, в котором было много черт «романтического гения». Но ко времени покупки Мелихова пока еще ничто не омрачало их дружбы. Левитан был одним из первых гостей чеховской усадьбы. 8 апреля 1892 года писатель сообщает Суворину: «У меня гостит художник Левитан. Вчера вечером был с ним на тяге. Он выстрелил в вальдшнепа: сей, подстреленный в крыло, упал в лужу. Я поднял его: длинный нос, большие черные глаза и прекрасная одежда. Смотрит с удивлением. Что с ним делать? Левитан морщится, закрывает глаза и просит с дрожью в голосе: «Голубчик, ударь его головкой по ложу…» Я говорю: не могу. Он продолжает нервно пожимать плечами, вздрагивать головой и просить. А вальдшнеп продолжает смотреть с удивлением. Пришлось послушаться Левитана и убить его. Одним красивым влюбленным созданием стало меньше, а два дурака пошли домой и сели ужинать»
[170].
